Потом воины тоже забрались на борт. Они втащили с собой награбленное добро — вертела, котлы, лемехи, ножи — все, что можно будет переплавить или использовать.
Смех викингов был резким и грубым. Они только что учинили резню, они разбогатеют, продав своих пленных, потому были веселы и беспечны.
А Вздох Меча тихо пел в ножнах.
Я услышал стук, когда весла чужого корабля вставили в уключины. Кто-то выкрикнул команду:
— Отчаливай!
Огромный нос вражеского судна, увенчанный раскрашенной головой чудовища, повернул в сторону реки. Люди отталкивались лопастями весел, отгоняя судно все дальше от берега. Корабль уже набирал ход, его несло в нашу сторону течение вздувшейся реки.
Ралла посмотрел на меня.
— Пора! — сказал я. И крикнул: — Перерезать канат!
Стоявший на носу Сердик полоснул по кожаному канату, привязанному к ветке ивы. У нас было всего двенадцать весел, и все они погрузились в воду, а я тем временем протискивался между скамей гребцов.
— Мы убьем их всех! — крикнул я. — Мы убьем их всех!
— Гребите! — взревел Ралла, и двенадцать человек налегли на весла, борясь с течением.
— Мы убьем всех ублюдков до единого! — заорал я, взбираясь на маленькую носовую площадку, где ждал мой щит. — Убьем их всех!
Я надел шлем, всунул левое предплечье в петли тяжелого деревянного щита, поднял его и вытащил Вздох Змея из выстланных овчиной ножен.
Теперь меч не пел. Он звенел.
— Убить! — закричал я. — Убить, убить, убить!
И весла вонзались в воду в такт моим крикам.
Впереди вражеский корабль быстро поворачивался, и запаниковавшие люди на нем пропускали гребки. Враги метались, ища свои щиты, перебирались через скамьи, на которых несколько человек все еще пытались грести. Женщины вопили, когда воины натыкались на них.
— Гребите! — закричал Ралла.
Наш безымянный корабль ворвался в течение, а вражеский понесло нам навстречу. Его голова чудовища имела язык, выкрашенный красной краской, и зубы, похожие на кинжалы.
— Давай! — закричал я Сердику, и тот швырнул привязанный к цепи крюк, который вцепился в нос вражеского корабля.
Сердик потянул за цепь, чтобы крюк глубже вонзился в дерево, и подтащил чужое судно ближе.
— А теперь убивайте! — закричал я и перепрыгнул через брешь, разделяющую суда.
О, веселье быть молодым! Быть двадцативосьмилетним, сильным, быть властелином войны!
Теперь все это ушло, остались лишь воспоминания, да и те угасают. Но то лихое веселье прочно запечатлелось в моей памяти.
Вздох Змея нанес первый удар — рубящий удар назад. Я нанес его, приземлившись на носовой площадке чужого корабля, где один из викингов пытался отцепить абордажный крюк. Вздох Змея так быстро рубанул этого человека по горлу, что почти отделил голову от туловища. Та откинулась назад, кровь казалась очень яркой в свете зимнего дня… Кровь, забрызгавшая мое лицо.
Я был смертью, явившейся поутру, окровавленной смертью в кольчуге, в увенчанном волчьей головой шлеме.
Теперь я стар. Зрение мое угасает, мои мышцы стали слабыми, я с трудом мочусь, и кости мои ноют. Сидя на солнышке, я засыпаю — и просыпаюсь усталым. Но я помню те сражения, те прежние бои.
Моя последняя жена, глупая ханжа, вечно скулит и вздрагивает, когда я рассказываю свои истории, но что еще остается старику, кроме как рассказывать истории? Один раз она запротестовала, говоря, что не желает знать об откидывающихся назад в ярких брызгах крови полуотрубленных головах, — но как еще можно подготовить молодежь к тем битвам, которые им предстоят?
Я сражался всю свою жизнь. Такова моя судьба, как и всех нас. Альфред хотел мира, но мир не давался ему в руки, и приходили датчане, приходили норвежцы, поэтому ему оставалось только сражаться. А когда Альфред умер, его королевство было уже могущественным, но пришло еще больше датчан, еще больше норвежцев, а в придачу явились еще и бритты из Уэльса, а с севера доносился вой скотов. Так что еще мог сделать мужчина, кроме как сражаться за свою землю, свою семью, свой дом и свою страну?
Я гляжу на своих детей, на их детей и детей их детей — и знаю, что им придется драться. И пока существует семья Утредов, пока существует королевство на овеваемом ветрами острове, будет существовать и война. Поэтому мы не можем в страхе отшатываться от этой войны. Мы не может прятаться от ее жестокости, крови и вони, от ее зла и веселья, потому что война придет к нам, хотим мы того или нет.
Война — это судьба, а от судьбы не уйдешь.
Поэтому я рассказываю свои истории, чтобы дети моих детей знали, какова их судьба. Моя жена хнычет, но я заставляю ее слушать. Я рассказываю, как наш корабль врезался в борт вражеского судна, а толчок развернул нос корабля противника в сторону южного берега.
Именно это и было мне нужно, и Ралла мастерски этого добился. Теперь он вел свой корабль так, что его борт скреб по вражескому борту, а наш натиск ломал весла датчан. Мои люди тем временем уже прыгали на борт чужого корабля, размахивая мечами и топорами.
Я пошатнулся, нанеся свой первый удар, но убитый мной воин упал с площадки и перекрыл путь тем двоим, что пытались до меня добраться. Я прокричал боевой клич и прыгнул, чтобы встретить их лицом к лицу.
Вздох Змея нес смерть.
Он всегда был отличным клинком — и сейчас таков. Его выковал на севере кузнец-сакс, хорошо знавший свое дело. Кузнец взял несколько прутьев, четыре железных и три стальных, нагревая их и стуча по ним молотом, сработал из них длинный обоюдоострый клинок с листообразным острием. Четыре более мягких железных прута были скручены в огне, и их изгибы подарили клинку призрачный рисунок, похожий на завитки пламенного дыхания дракона. Вот почему Вздох Змея получил такое имя.
Человек с ощетиненной бородой замахнулся на меня топором, и, приняв топор на щит, я вонзил драконье дыхание ему в живот. Неистово крутанул правой рукой, чтобы плоть и внутренности умирающего не вцепились в мой клинок, а потом выдернул меч, и кровь хлынула с новой силой. Перебросил щит, в котором торчал топор, в другую сторону и парировал удар меча.
Ситрик был рядом и вонзил свой короткий меч снизу вверх в пах нового атакующего. Тот завопил.
Кажется, я что-то кричал. На борт поднималось все больше и больше моих людей, с поблескивающими топорами и мечами. Дети плакали, женщины выли, викинги умирали.
Нос вражеского корабля повернулся к илистому берегу, в то время как корму разворачивало в сторону реки, к тискам быстрого течения. Некоторые викинги, чувствуя, что погибнут, если останутся на корабле, спрыгивали на берег; началась паника. Все больше и больше врагов прыгали за борт — и тут с запада появился Финан.
Над речными лугами курился легкий туман, над затянутыми льдом лужицами вились жемчужные пряди, и великолепные конники Финана ехали сквозь них. Они скакали двумя шеренгами, держа мечи, словно копья. Финан, мой беспощадный ирландец, знал свое дело: он направил первую шеренгу туда, где она галопом отрезала путь к спасению убегающим врагам, а вторая шеренга врезалась в противника. Потом Финан повернулся и повел своих людей в бой.
