Пять молодых и очень хорошеньких женщин сидят вокруг нас, деловито барабаня по клавишам компьютеров и одновременно нахваливая по телефону превосходные свойства продукции своей фирмы — ос, личинок, клопов, клещей, словом, хищных насекомых, истребляющих садовых вредителей… Каждой из красоток не более тридцати лет: соблазнительные декольте, мерный темп работы, сигареты в зубах.
— А как насчет запрета на курение в офисе? — воинственно спрашивает Рафаэль, который совсем недавно одержал победу над этой пагубной привычкой и теперь завершает разрушение зубов с помощью жвачки. — Вы, конечно, об этом и не слыхивали?
— Слыхивали, и плюем на него с высокого дерева, — отзывается лысый в клеточку. — Мы все здесь курильщики и не мешаем друг другу, так что можете заткнуться.
— Напрасно вы нас оскорбляете, месье.
— Никакое это не оскорбление, а простая констатация. Мы создали сорок восемь рабочих мест в этом чертовом захолустье и за шесть лет вышли на четвертое место в списке МСП[7]нашего департамента, а вы сюда нагрянули по доносу, разве не так? И кто же это на нас клепает — булочница, охотничье общество, наша бывшая уборщица, которая запускала руку в кассу, или торговец пестицидами? Хотя, что я — это, конечно, профессиональная тайна!..
— Не думайте, что мы преследуем конкретно вашу фирму, — невозмутимо отвечает Рафаэль, перекатывая туда-сюда свою жвачку за щекой. — Мы действуем в рамках выборочной и регулярной проверки налоговой ситуации местных предприятий.
— Да ладно врать-то! Просто наши успехи не дают покоя здешним лодырям, а вы верите каждому их слову и, тем самым, потворствуете безделью и разоряете Францию! Что ж, приятного аппетита, неподкупные министры!
— Оскорблениями делу не поможешь, месье, — угрожающе заявляет Рафаэль.
— Какое же это оскорбление — это Виктор Гюго![8]
Он выкладывает на стол перед нами три толстенные папки и возвращается к шкафу за другими; тем временем рыжий тип с британским акцентом, любезно пододвинув нам два стула, невозмутимо бросает:
— У вас есть чем записывать? Наш ксерокс не работает.
* * *
Этот первый набег продолжался пять с половиной часов. Уступив натиску Рафаэля, убедившегося, что их ксерокс действительно сломан, хозяева заказали новый — за наш счет, ибо Сводный кодекс, как они нам напомнили, не обязывает налогоплательщика самому предоставлять необходимое оборудование для нашей процедуры расследования in situ.[9]Ничего не скажешь, эти люди отлично знали свои права, и наша проверка обещала стать захватывающим турниром.
В довершение проблемы, вездесущие божьи коровки пробрались мне под рубашку, и когда я ее расстегнул, англичанин бросил острый взгляд в мою сторону. Я начал выбирать хищниц из поросли на груди и вдруг заметил, что он буквально впился в меня глазами.
— Откуда у вас этот шрам? — спросил он дрогнувшим голосом, указав на маленький коричневый квадратик, увенчанный кружочком, в районе солнечного сплетения.
— Это родимое пятно, — сухо ответил я. — Вы не могли бы избавить нас от этих букашек?
— Джонатан! — крикнул ему издали компаньон, прижимая к уху мобильник. — Я по поводу мучнистых червецов в Аквитании, — посылать им Cryptolaemus monstrouzien?[10]
— Еще рано, не сезон, — ответил англичанин, не спуская с меня глаз, — они поедают вредителей только при температуре выше двадцати градусов. Вышли им Leptomastyx dactylopii…[11]Вы только что раздавили родолию — австралийскую божью коровку! — патетически объявил он, снова обратившись ко мне. — А вам известно, что за свою жизнь она могла бы уничтожить пять тысяч яичек мучнистого червеца?!
— Вот уж не знал, — ответил я виновато, сам не понимая, отчего мне вздумалось оправдываться.
Англичанин смотрел, как я застегиваю рубашку.
— Мне неведомо, почему вы здесь оказались, но, прошу вас, делайте свое дело! — сказал он с каким-то неумеренным волнением.
* * *
Мы уехали только к вечеру, без двадцати шесть, с пустыми желудками и полными сумками скучных счетов в двух экземплярах; все эта документация выглядела до тошноты честной, скрупулезной и законопослушной. Придраться было абсолютно не к чему, но тем-то и интересна наша работка. Рафаэля такие дела жутко возбуждают. У меня самого при этих проверках давно уже не случается выбросов адреналина, но я все равно отношусь к ним с той же профессиональной бдительностью, что и в начале своей карьеры, когда любое разоблачение недобросовестного налогоплательщика создавало иллюзию, будто я способствую исправлению рода человеческого.
Я искоса наблюдал за Рафаэлем, — он вел свой «Моноспейс» нервными рывками, словно еще не остыл от многочасовой близости юных обольстительных сотрудниц, которые таскали ему горы бухгалтерских книг, выглядевших так же невинно, как они сами; правда, при этом они успевали овеивать «господина инспектора» нежными ароматами, то и дело задевать по ходу бедром, а давая пояснения, как бы невзначай прижиматься грудью к его плечу.
— Приятного вечера, — мрачно буркнул он, высадив меня у дома. — Ну, а я — к шлюхам.
Это множественное число он использовал не то из стыдливости, не то по эстетическим соображениям, желая выставить в розовом свете тощую албанку, жившую напротив вокзала; он посещал ее по четным дням, а затем возвращался к семейному очагу — жене и троим ребятишкам, — чтобы успеть к вечерним восьмичасовым новостям на «Франс-2».
3
У Коринны начинался грипп, ее сын привел из лицея троих дружков, и они сидели, хищно вперившись в его Nintendo.[12]Покончив с ужином, я укрылся в своем кабинете, чтобы еще раз просмотреть мой экземпляр бухгалтерской отчетности Green War. Мы с Рафаэлем разработали метод, который давно уже себя оправдал: всегда изучать любые документы порознь и лишь потом сравнивать обнаруженные нарушения и обмениваться мнениями на сей счет. Но странное дело: как я ни старался сосредоточиться, сегодня вечером мой мозг рождал только эротические образы, вызвавшие во мне безумное возбуждение; Коринна могла бы этим воспользоваться, если бы не оттолкнула меня в своем лихорадочном полусне.
— Что это на тебя вчера нашло? — буркнула она за завтраком. — Ты же знаешь, когда я сплю, я этого не люблю. У меня и так нервы на взводе.
