передавая слушателям свои ощущения. Музыке «Щелкунчика» свойственна загадочность вольного потока этих воспоминаний, где рядом легко уживаются мысли о смерти, зле, драматизме жизни, игры в куклы, любовные признания и волшебные превращения. Все хореографы, обращавшиеся к «Щелкунчику», искали соответствия музыки и либретто. Сама музыка вроде бы отступала на второй план. А. Горского, Ф. Лопухова, В. Вайнонена заботила проблема, как подобрать ясные сюжетные мотивировки действия. Эта тенденция неминуемо вела к обытовлению «Щелкунчика». Иначе и быть, собственно, не могло, ведь музыку надлежало ввести в «берега» четко развивающегося действия, осмыслить ее с точки зрения театральной драматургической логики. Первоначальное либретто постепенно видоизменялось, в нем прочерчивались линии героев, искалась связь между реальными и фантастическими картинами. Процесс этот был плодотворен, многие находки А. Горского, В. Вайнонена сыграли свою роль в последующих обращениях к «Щелкунчику». В. Вайнонен, по сути, впервые сумел придать действию балета логическую осмысленность: спектакль решался в бытовом плане, это была своего рода, по словам хореографа, новелла, рассказывающая о рождественском празднике и волшебном сне девочки, заботливо уложенной няней в кроватку и утром той же няней заботливо разбуженной. Но самый интересный замысел был у Ф. Лопухова. В его эксцентрическом «Щелкунчике», где читался текст Гофмана и под этот текст танцевали, где люди превращались в кукол, а куклы занимали место людей, где снежинки, одетые как герлс, выделывали акробатические упражнения, а Щелкунчик ковылял на костылях и укладывал в чемодан мышиную шкуру, из которой затем Маше шили свадебное платье, – во всей этой фантасмагории была попытка показать мир через восприятие ребенка, подчинить действие логике детской фантазии, где вольно и причудливо соединяются реальное и вымышленное. Этот замысел хореографа, поддержанный художником В. Дмитриевым, по сути, не противоречил музыке: Ф. Лопухов верно уловил ее конструктивную логику и особенности драматургии. Вместе с тем в воплощении этого замысла сказалось стилистическое несоответствие хореографии и музыки. Лопухов стремился приблизить балет к его литературному первоисточнику, к сказке Гофмана (в те годы вообще было модно возвращать различные музыкальные произведения к их литературной основе: «Пиковую даму» Чайковского к Пушкину – постановка В. Мейерхольда, «Лебединое озеро» к романтической прозе начала XIX века – спектакль А. Вагановой). Ф. Лопухов щедро использовал приемы гротеска, эксцентрики, сатиры, не коснувшись лирической природы партитуры Чайковского. Григорович избрал наиболее верный путь. Он искал драматургическое единство не в сюжете, а в развитии танцевального действия, в его логике, подчиненной логике музыкальных эволюций. Собственно, второй акт балета в новом либретто столь же бездействен, как и в прежних вариантах, связь между первым и вторым действием так же, как и раньше, отсутствует. Между тем новый сценический вариант «Щелкунчика» целен, закончен. Григорович и Вирсаладзе музыкальные образы переводят на язык образов танцевальных, живописных, соединяющих различные сцены. Это Елка – образ сначала живописный, в финале – хореографический. Елка, скромно занимающая в первой картине место на заднике в глубине сцены, от эпизода к эпизоду меняется в размерах, в цвете, символизируя изменения внутреннего мира героев. В финале елка как бы оживает. Григорович ставит большой лирический вальс, – кульминация спектакля – вальс елочных снежных ветвей, золотых орехов. Здесь в этом елочном мире идет венчание героев. Щелкунчик-принц в алом костюме – словно бы ожившее пламя той свечи, что держала в руке своей Маша в сцене ночного боя, той свечи, что была брошена ею в мышиное войско – и принесла спасение кукле, превратив ее в принца. Щелкунчик-принц – это не реальный персонаж – он герой воображения, рыцарь-огонек, ведущий за собой героиню в путешествие по елке, огонек, ускользающий, манящий, недостижимый.
Григорович находит точную мизансцену в финале: гаснут за тюлевым занавесом свечи, мир разделен надвое – там осталась мечта, – здесь, по авансцене, медленно движется девочка, прислушиваясь к исчезающим голосам сказки; там гаснут свечи – и последним уходит Щелкунчик-принц, словно кто-то задул пламя. Медленно, сопротивляясь, оно поглощается темнотой. Хореограф выдвигает принцип эстетизации банального. Под банальным здесь следует понимать человеческие и жизненные истины, прекрасные и возвышенные, но скомпрометированные, низведенные до обыденных понятий. Это, может быть, мечта о светлой рыцарской любви, об алом принце, о свадьбе с кукольными шаферами, о белой фате невесты – все то, о чем грезит и к чему стремится героиня балета. Даже бытовые сцены балета согреты лирической интонацией постановщика. Конфликт спектакля находится не в столкновении мещанского и свободного взгляда на жизнь, он целиком перенесен в сферу взаимоотношений Мастера и Маши, в сферу столкновения человека с его судьбой. Здесь происходит рождение чуда. Цель Мастера – заставить героиню всмотреться в обычное, увидеть в уродливом прекрасное, пробудить в Маше мечту о чуде. Это пробуждение происходит в замечательной ночной сцене; героиня балета Григоровича скорее пробуждается ото сна, нежели уходит в сновидение. «Щелкунчик» – спектакль тонких красок, верный лирической и волшебной природе партитуры Чайковского. Мир спектакля – это мир музыки с ее мечтательностью, наивной детской фантазией и философскими раздумьями о жизни.
«Щелкунчик» Григоровича. Владимир Васильев в роли Принца-Щелкунчика
Сценическая судьба «Лебединого озера» парадоксальна. Чем объяснить, что спектакль, созданный в 1895 году Ивановым и Петипа, спектакль, в котором музыка подверглась невиданным операциям со стороны дирижера и композитора Дриго, почитается чуть ли не самой точной трактовкой балета Чайковского? Бесспорно, это выдающаяся постановка, ивановские лебеди – композиция совершеннейшая по мастерству, поэтичности и музыкальности. Вместе с тем спектакль имеет весьма отдаленное отношение к тому, что написал Чайковский. Дриго купировал pas de six – кульминацию музыкальной драматургии партитуры Чайковского; Дриго заново оркестровал партитуру; Дриго вольно перетасовал музыкальные номера и, наконец, изъял сцену бури – трагическую развязку конфликта. Обо всем этом, когда речь заходит о канонической постановке «Лебединого озера», стараются не говорить. Есть «Лебединое озеро» Иванова и Петипа, но есть «Лебединое озеро» и Чайковского. Это разные произведения, соприкасающиеся лишь в отдельных моментах – по существу, только в лебединой картине. Первая попытка проникнуть в мир музыки балета была предпринята А. Вагановой, Б. Асафьевым, В. Дмитриевым в 1933 году. Тогда были открыты многие купюры, создано новое либретто, приближающееся к образцам романтической прозы, либретто, содержащее мотивы, соответствующие философским воззрениям композитора. Действие постановки разворачивалось в начале XIX века. Авторы новой редакции героем спектакля сделали Зигфрида, здесь он назывался графом, – романтически настроенного юношу, склонного к мистическим и болезненным галлюцинациям. Никакого лебединого озера, никаких девушек-лебедей в спектакле не существовало. Все являлось плодом фантазий героя, который в мечтах лебедя превращал в девушку; образ этот его преследовал на балу (мотивы искушения, нарушенной верности, по сути, тоже в спектакле отсутствовали), конфликт разрешался трагически: граф кончал жизнь самоубийством. Спектакль был выдержан в жанре психологической новеллы. И хотя его авторы отказались от наивной сказочности классической редакции, ввели действие балета в русло идей и образов, Чайковскому близких – к музыке, ее духу, настроениям, философии не только не приблизилось, но резко с ней разошлись. Оказалось, что элементы сказочности, феерии изъять из спектакля без ущерба для музыки невозможно, что в наивности сюжета тоже есть своя поэтическая привлекательность, что трагические конфликты «Лебединого озера» – конфликты глубоко внутренние, и резкое обнажение драматического, трагического начала партитуры разрушает лирическую просветленную атмосферу музыки. Григорович в своей постановке «Лебединого озера» бесспорно идет от вагановского спектакля. Вместе с тем хореограф более осторожен в своем споре с классическими традиционными трактовками «Лебединого озера». Григорович стремится к психологической сложности, он заостряет драматические перипетии сюжета, в то же время оставаясь верным лиризму и театральности музыки. В новой постановке «Лебединого озера» осуществлен более последовательный, нежели это было в вагановской редакции, возврат к подлинной партитуре Чайковского: восстановлены три номера pas de six, сцена бури, восстановлена и авторская оркестровка. Новое «Лебединое озеро» – это великолепный по своей красочности, зрелищности спектакль. Это, прежде всего, хорошая хореография. Виртуозный дивертисмент, где каждая миниатюра – в своем роде хореографический шедевр, поразительный по эмоциональности заключительный «лебединый ансамбль», вальс, полонез, действенное трио – Ротбарта, Одиллии, Зигфрида. Григорович уверенно чувствует себя в любых сферах классического танца. Впрочем, не только в этом достоинство новой редакции. Хореограф создал новую драматургию спектакля, опираясь на музыкальную драматургию Чайковского.
