тебе, как разговаривать с мёртвыми и как избежать одержимости… истории о территориях ада всегда были её мрачным увлечением.
Возможно, потому что, в отличие от её реальности, место, подобно аду, казалось поистине фантастичным. Красивые дьяволы, призраки и демоны, которые могли бы унести её в свой волшебный, опасный мир. Как в одном из тех тёмных романов, что она читала в библиотеке поместья Гримм, когда не могла заснуть. И, возможно, опасность не должна была привлекать Офелию так, как она привлекала, но большая часть её жизни прошла в затворничестве за пыльными стенами поместья Гримм, и она жаждала чего-то, что заставило бы её сердце биться быстрее. Чего-то, кроме незнакомой магии, теперь текущей в её жилах.
Конечно, как и с магией, Офелия быстро осознавала, что идея чего-то приносит удовольствие лишь тогда, когда остаётся идеей. Далёкой мечтой. Всякая власть была ей так же чужда, как и перспективы приключений или романтики. И она не была уверена, что эта магия гармонично обосновалась в её сердце. Наблюдать, как её мать управляется с мёртвыми, никогда не тревожило Офелию, но мысль о том, что теперь она сама может манипулировать такой хрупкой материей, как жизнь, заставляла её почти желать, что если бы она нашла мать после полуночи, то не получила бы этой магии вовсе.
Если ты не вернёшься до темноты, ты и Женевьева умрёте, — прошептал Призрачный Голос, разворачиваясь в её сознании, словно дым, пробудившийся вместе с её тревогой.
Сколько себя помнила Офелия, этот голос всегда был рядом, скрывался в самых тёмных уголках её разума, приказывал ей проходить через определённые дверные проёмы, иначе вся её семья погибнет. Заставлял её стучать по дверям снова и снова, чтобы выкупить себе мгновение тишины в собственных мыслях. Подстрекал её к самым ужасным преступлениям против самых уязвимых. Когда она была младше, она думала, что одержима. Она однажды собрала свои вещи и прошла почти милю по дороге, чтобы избавить семью от своего зла, прежде чем её мать нашла её и объяснила, что Призрачный Голос на самом деле не существует. Это лишь порождение её разума. С ним ей придётся жить вечно.
Скоро сядет солнце, — настаивал Голос. — Тик-так. Тик-так. Тик-так.
Она оттолкнула голос, направив своё внимание на морг, который наконец появился перед ними. Женевьева цепко взяла её под локоть, ища утешения, пока они шагали в уютное здание, раздавая звяканье колокольчика в маленькой передней.
— Привет, дорогие, — приветствовал их знакомый мужчина. Городок был достаточно маленьким, чтобы этот человек был и коронером, и похоронным директором, а также выполнял любые другие мрачные обязанности. Он был в возрасте, около шестидесяти, с седеющими волосами и усами, которые явно нуждались в стрижке. — Сюда.
Они последовали за коронером через приёмную и по коридору к самому заднему помещению. Он открыл для них дверь, указывая на просторную комнату, полную гробов.
— Ненавижу это, — прошептала Женевьева.
Офелия быстро осмотрела комнату, её взгляд остановился на единственном открытом гробу справа. Она с трудом сглотнула, чувствуя, как её душит страх, пока она медленно подходила к телу матери.
Простое кремовое платье, в котором её мать была накануне ночью, исчезло, теперь заменённое сложным чёрным шифоновым нарядом, который делал и без того бледную кожу её матери ещё более мертвенной. Это было платье, которое их мать сама выбрала на случай, если её дух решит остаться — Тесс Гримм твёрдо решила не проводить вечность как призрак в корсете. Но теперь, глядя на платье, выставленное в гробу, Офелия подумала, что это могло быть ошибкой.
— Чёрт. Она выглядит… — Женевьева сморщила свой маленький острый нос, подходя к Офелии, чтобы самой взглянуть на гроб. — Призрачно. Я говорила тебе, что надо было выбрать фиолетовое.
Офелия вздохнула и постучала костяшками пальцев — один, два, три — по краю гроба, чтобы успокоить свои мысли. Она согласилась бы с выбором платья, но сейчас было уже слишком поздно. Тем более, окно, когда дух матери мог вернуться, давно закрылось. Души, решившие не уходить сразу, возвращались в течение нескольких часов после смерти. Это значило, что это будет их окончательное прощание. И какое платье выбрано, казалось, уже не имело значения.
Офелия понимала, что должна быть рада тому, что душа матери обрела покой и смогла перейти на ту сторону. Эту мысль она повторяла себе, когда проходила через мучительный процесс зашивания иглой век своей матери сегодня утром, прежде чем коронер забрал её тело — старый некромантский трюк, чтобы обеспечить покой душе и не допустить нежелательных воскрешений. Но всё же в глубине её разума что-то шептало, что это прощание не навсегда. И именно поэтому она ещё не пролила ни одной слезы.
— Просто распишитесь здесь, мисс Гримм, — обратился к ней коронер, выдернув её из мыслей, слегка постучав по её руке ручкой.
Офелия взяла ручку, постучала ею ещё дважды по своей руке, прежде чем быстро подписать своё имя на документе, который коронер положил на закрытую часть гроба. Он с любопытством наблюдал за её привычкой, но только кивнул, поблагодарив, когда убрал ручку обратно в карман пиджака.
— И вы обе уверены, что не хотите вскрытия? — продолжил он. — Я знаю, что всё указывает на сердечный приступ, но она была слишком молода, чтобы её сердце просто так отказало, без…
— Вы не будете вскрывать нашу мать, — твёрдо вмешалась Женевьева. — Достаточно того, что Офелия уже зашила ей…
Офелия ткнула сестру локтем в бок. Зашивать глаза покойного демонической нитью — секрет, который тщательно охранялся в сообществе некромантов. В противном случае обычные смертные могли бы начать использовать этот метод, что свело бы на нет способности некромантов оживлять тела или заставлять других вселяться в них. А значит, их мать не смогла бы зарабатывать на тех, кто желал воскресить своих близких по тем или иным, порой ужасным, причинам. Хотя большинство людей и так не обладало достаточно крепкими нервами для такого дела — Женевьева явно не могла, чуть не вырвав свой завтрак, когда увидела, как Офелия завершает швы. И сама Офелия дождалась последнего момента, прежде чем провести необходимые приготовления над телом матери до прибытия коронера.
— Забудьте, — пробормотала Женевьева. Она полезла в складки своего платья и достала документы, над которыми работала всё утро. — Вот её свидетельство о рождении и некролог, который мы написали.
Мужчина почесал свои густые белые усы, глядя на них, словно пытаясь понять их странные манеры.
— Я вышлю копию свидетельства о смерти в поместье Гримм, как только смогу, — наконец произнёс он, забирая документы из рук Женевьевы. — У вас есть
