который всю свою жизнь с задержками и очередями боролся, или распоряжение обо мне поступило с такой резолюцией, против подписи под которой никто рисковать не захотел.
Как бы то ни было, а чуть больше, чем через час я вышел на Литейную и махнув извозчику, велел везти меня к ресторану на Мойке.
— Зачастили вы к нам, Ваше Сиятельство, — склонился в поклоне импозантный швейцар в ливрее.
Надо же, запомнил.
— Кухня понравилась, — щелчком пальца запустил я в воздух серебряный полтинник, тут же им легко пойманный без всякого применения магии.
В зале было пустовато, отчего я легко нашёл взглядом столик на четыре персоны, стоящий у окна. Самое то, что надо. Пей себе кофе со штруделями, и поглядывай на неспешную жизнь Невского проспекта.
Моя спокойная жизнь продлилась недолго. Не прошло и десяти минут наслаждения дорогой жизнью аристократа, как в зал ворвалась раскрасневшееся девушка и начала испуганно озираться по сторонам. Из-за её спины выглядывал швейцар, чего-то явно ожидая.
— А хороша, чертовка, — оценил бы её тот Пушкин, что был до меня, и Серёга наверняка бы с ним согласился, а я скептик.
Так, на четвёрочку барышня. И то плюс балл из-за худенькой фигуры и какой-то необъяснимой лёгкости движений. Так-то, задрали меня уже своим видом помещичьи дочки, которые зачастую пребывают в телесном состоянии, которое вот-вот предусматривает переход к дамам с картин Рубенса. И это с учётом того, что без корсетов я их не видел.
«Красавица на четвёрочку» явно была в панике, судя по тому, как растерянно она начала оглядываться, сначала на зал, а потом на двери за своей спиной. И не зря.
Мужчина, который вскоре вслед за ней появился, был настроен крайне решительно.
Пришлось мне вмешаться.
— Мадемуазель, как я рад, что наша встреча всё-таки состоялась, несмотря на все препоны, — обратился я к ней на французском, поднимаясь из-за стола, и едва заметно подмигивая.
— Мерси боку, — чуть слышно отозвалась она, принимая моё приглашение, — Я соврала швейцару, что приглашена. Сюда без мужчин обычно не пускают.
За свой столик я её усадил со всей положенной галантностью, и щёлкнув пальцами, подозвал к нам официанта.
— Заказ у барышни примите, — кивнул я ему, краем глаза отслеживая движения её преследователя.
— Мне стакан сельтерской, овощной салат и пару тарталеток с икрой, — на последнем, глянула на меня девица с вопросом.
— И на меня полдюжины тарталеток добавьте и пусть нам подготовят десерт. Вам какой нравится, голубушка?
— Вишнёвый, — прошептала барышня, глядя на меня вытаращенными глазами.
Ещё бы, обхаживаю незнакомку так, словно она у меня в лучших подругах числится. И про тарталетки догадалась, что я их для неё заказал.
— Значит вишнёвый, — жестом отпустил я официанта, — А теперь пришла пора знакомиться?
— Авдотья Истомина, балерина, — с некоторым вызовом глянула она на меня, слегка освоившись и выпрямив спину.
— И кто же вас преследует? — кивнул я на один из соседних столов, куда грузно опустился мужчина, скорей всего уже изрядно принявший на грудь.
— Это же камер-юнкер, граф Завадовский, — с придыханием сообщила мне юная особа, для которой и звание и титул преследователя имели ого-го какой вес.
— Он вам интересен?
— Губернский секретарь Грибоедов намедни утверждал, что он мне готов сто рублей заплатить за приватное выступление у них на квартире. И двести, если я ещё на день у них задержусь.
— Вы голой танцуете?
— Случается иногда, — потупила барышня очи, — Так-то для нас, тех, что из театрального училища, дело привычное. Нас как только баре не осматривали, когда мы в начинающих ходили. Одних только разных шпагатов по несколько раз приходилось делать по их распоряжениям, — простодушно поведала мне барышня
— Понятно, а сейчас вы почему от него бежали? — кивнул я на кипящего от гнева мужика, готового вот-вот ринуться в мою сторону.
— Похоже, он перепил и лишнего возжелал. Причём, прямо там, где меня нашёл, — на голубом глазу выдала балерина, словно она не понимает, что визит на съёмную квартиру, снимаемую парой молодых людей, в любом случае для неё закончится групповушкой.
— Но вы, как я вижу, не против?
— Они мне двести рублей за два дня предложили. А я сейчас у подруги живу, с Шереметевым рассорившись. Уже модисткам тридцать рублей задолжала, — продолжила печалиться балерина, вовсе не понимая того, что не вызывает у меня ни капли сострадания.
— Так давайте я его к нам позову, и вы все свои вопросы между собой мирно решите?
— Он точно меня бить не станет?
— При мне — никогда.
— Тогда зовите. Согласная я.
— Как его зовут?
— Александр Петрович Завадовский — граф. А Грибоедов — мой давний приятель и поклонник. У нас с ним ещё ничего не было, — откровенно поведала мне девушка из балетных.
Грибоедов мне знаком. В одной коллегии служили, и оба в переводчиках числились. До близкой дружбы дело не дошло, но при встречах раскланивались.
— Александр Петрович, а не выпить ли нам шампанского? — обратился я к Завадовскому, обращаясь к нему, как к приятелю.
— Вы к барышне Истоминой имеете отношение? — поднялся Александр Петрович из-за своего стола, ревниво поглядывая на балерину.
— Пока, ни в коей мере, — заверил я его, — Разве, что из почитания и любви к балету. Интересуюсь, чисто как ценитель. Позвольте представиться — князь Ганнибал-Пушкин, Александр Сергеевич.
— Граф Завадовский, Александр Петрович, — по инерции ответил мужчина, но тут же поправился, — Хотя откуда-то вы меня и так знаете.
— Земля слухами полнится, — неопределённо ответил я, поднимая бокал, — За знакомство!
— Но согласитесь, неплоха девица, — перешёл на откровения Заводовский уже после второго бокала шампанского, говоря про Истомину так, словно она не рядом с нами сидит.
— Хороша, слов нет, — не стал я с ним спорить.
— Грех, чтобы такая, да одному доставалась. И Шереметеву она вроде бы уже надоела. А вы, как я понял, балетом увлекаетесь?
— В меньшей степени, чем магией, — давно заметил я у графа кольцо с жёлтым перлом, который меня заинтересовал больше, чем балерина, но никак удобный момент не подворачивался, чтобы разузнать про него побольше.
— В перлах разбираетесь?
— И смею заметить, весьма неплохо.
— Тогда попробуйте определить сами, что у меня за
