настолько громко, что заглушала остальные звуки. С трудом ей удалось выровнять дыхание.
– Алиса, – позвал наконец Леон, так и не открывая глаз и вообще не шевелясь.
– Да? – отозвалась Алиса, снова против воли подбираясь.
– Ты когда-нибудь была счастлива?
Вопрос заставил ее осторожно повернуть голову в его сторону. Она ожидала чего угодно, но не этого.
– Конечно, – не задумываясь ответила она, и это было правдой.
Какой бы тяжелой порой ни казалась жизнь, какие бы подножки ни подставляла, Алиса умела ею наслаждаться и ценить даже те небольшие моменты счастья, которые могла урвать. Да, у нее не было денег на путешествия, но, чтобы увидеть красивый рассвет, надо только проснуться пораньше. У нее не было престижной работы, но, чтобы прочитать интересную книгу, надо всего лишь знать буквы. Алиса не мечтала о несбыточном, но ценила то, что имела. Дианке, к примеру, недоступно многое из того, что есть у нее. Ей ли жаловаться?
– Расскажи, – попросил Леон.
Алиса снова отвернулась, посмотрела в темный потолок, прикидывая, что такого рассказать.
– Например… Например, я как-то нашла подарок, который мама купила мне на Новый год, и полдня с ним играла.
– Что это было?
– Кукольный домик. Простенький такой, картонный, потом он быстро порвался, но тогда я была счастлива.
– Сколько тебе было?
Алиса на секунду задумалась.
– Лет пять или шесть. Шесть, наверное, в пять я еще в саду была бы. А в первом классе возвращалась рано. Мама еще работала, бабАня – это родственница, у которой мы жили, – тоже куда-то ушла. Я уже не помню, что искала в шкафу, но нашла этот домик. Играла с ним до самого вечера, едва успела спрятать, когда поняла, что мама скоро вернется.
Алиса вспомнила, как торопливо запихивала домик сначала в коробку, а потом и в шкаф. Еще неловкие руки шестилетки нечаянно задели фарфоровый чайничек, стоявший на полке ниже. Чайничек упал на пол и разбился. Алиса не нашла ничего лучше, чем выбросить осколки в мусорку. БабАня их увидела, конечно. Перетянула пару раз ремнем по заднице, но Алиса согласна была стерпеть порку. Когда тяжелый кожаный ремень оставлял розовые полоски на коже, она даже не плакала. Воспоминания о том, как чудесно было держать в руках тот хлипкий картонный домик, заглушали любую боль.
Наверное, это было единственным четким и длительным воспоминанием Алисы из того времени, когда она еще не жила в интернате.
– Еще, – жадно попросил Леон, когда она замолчала.
Алиса покосилась на него, пытаясь угадать, зачем он спрашивает. Так ли ему важно узнать ее ближе, понять, что именно ее радует? Или дело в чем-то другом? Был ли он сам счастлив в жизни? Может быть, тогда, когда несся на мотоцикле на огромной скорости, которая давала ощущение свободы? Или раньше, когда тоже находил новогодние подарки? Был ли он счастлив после того, как связался с демонами? Что приносило ему удовольствие?
– Еще… еще как-то в интернате я выиграла городской конкурс рисунка. Мне вручили диплом и небольшие призовые. Я их на новые карандаши потратила. Те, что имелись в интернате, были не самого хорошего качества. Быстро ломались, плохо ложились на бумагу, иногда рвали ее. Оно и понятно, нас было двадцать два человека, денег никогда не хватало. Всегда находились более важные вещи, чем карандаши. Я купила хорошие, дорогие. Девчонки смеялись, что я могла бы за эти деньги купить себе карандаши другого вида и наконец перестать быть похожей на белобрысого пацана, но рисовать на лице мне никогда не хотелось. Воспитатели тоже бурчали, что я потратила все призовые на ерунду, но я была счастлива.
Конечно, карандаши долго не прожили. Алиса и сама много ими рисовала, и с друзьями делилась. Карандаши кончились за несколько месяцев, а Алиса искренне грустила, выбрасывая в мусорку огрызки, которые уже не держали пальцы. Потом, выпустившись из интерната, она покупала себе карандаши, но уже никогда – такие дорогие. Теперь деньги нужны были на что-то более важное.
– А еще однажды мы сбежали из интерната, – продолжала Алиса уже без просьбы Леона. Ей вдруг стало безумно приятно рассказывать кому-то о себе. Она никогда раньше этого не делала. С друзьями вместе росла, им нечего было рассказывать: жизнь проходила на глазах друг у друга. Потом, после интерната, они много болтали, конечно, но что там обсуждать? Как таскала кирпичи на стройке? Или какую пиццу чаще всего заказывали в пятницу вечером? О Рите же Шурыгиной распространяться не позволял этикет. Да и неинтересна она была друзьям. Любка была еще слишком мала, мать никогда не задавала вопросов. Пожалуй, Леон вообще оказался первым, кто захотел узнать какие-то детали из жизни Алисы. – Нам было лет по пятнадцать-шестнадцать примерно. Нам – это мне и моим друзьям: Мирославе и близнецам, Артему и Арсению, у нас была такая компания. Еще один из наших – Матвей, он старше на два года и к тому моменту уже выпустился, но продолжал нас навещать. И однажды предложил сбежать. Не насовсем, конечно, всего на одну ночь. Было лето, июль. Жара невыносимая. Вечером после ужина мы заблаговременно стащили запасной ключ от двери и, когда все уснули, вышли. Матвей ждал неподалеку в машине. Мы поехали на берег реки. Ничего такого не делали, просто жгли костер, жарили сосиски и смеялись. До самого рассвета. Мечтали о разном. Обещали друг другу, что всегда будем вместе.
Алиса вдруг поймала себя на том, что улыбается. Лежит на кровати в страшной черной комнате, смотрит в темный исцарапанный потолок с пятнами засохшей крови и улыбается до ушей. Потому что слышит не запах обезболивающего, а аромат костра, видит не потолок, а звездное небо. Рядом плещется река, звенят комары, а впереди – целая жизнь, полная надежд. И если она не была счастлива тогда, то когда еще?
– Выполнили обещание? – спросил Леон.
– Да. Мы до сих пор вместе. С Мирославой снимаем квартиру, она моя самая близкая подруга, близнецы живут неподалеку. Матвей звал к себе на работу как раз в тот момент, когда София от вас позвонила.
– Значит, мне повезло, – произнес Леон, а затем признался: – У меня никогда не было таких друзей.
– Почему?
– Не знаю. Я никогда не умел нравиться людям. И мне казалось, что я нужен только как кошелек, моя семья всегда была довольно обеспеченна, даже в девяностые. У меня
