в центре самых аристократических районов.
В Будапеште Домет подружился с венгерским трагиком Оскаром Бэрэги, который был знаменит исполнением шекспировских ролей и еще тем, что лишил невинности легендарную балерину-«босоножку» Айседору Дункан, о чем не упускал случая рассказывать, особенно после бутылки вина. Бэрэги посвящал Домета в тонкости театральной жизни, которым не учат ни в одном университете. Бэрэги прочитал первые пьесы Домета и сказал, что в них есть экзотика и это хорошо, но экзотики больше, чем жизни, и это плохо.
Неудивительно, что знаменитый трагик обворожил Айседору Дункан и Азиза Домета, но что могло привлечь Бэрэги к Домету? Возможно, он уловил в его пьесах тот театральный пафос, который был в моде перед войной, да еще сдобренный восточными страстями.
В одной из будапештских газет появилась такая заметка:
«Вчера в большом зале Королевской венгерской академии восточных искусств состоялся вечер, на котором арабский драматург Азиз Домет, живущий в нашем городе, впервые предстал перед публикой. Зал был переполнен. После приветственной речи ректора академии доктора Куноша интересный доклад о пьесах господина Домета сделал профессор Йозеф Патай. Он отметил, что эти пьесы воплощают в себе дух арабской поэзии и великолепие красок Востока. Кстати, добавил профессор, нельзя не отметить, что они написаны на прекрасном немецком языке. Господин Домет прочитал отдельные сцены из своих драм „Игры в гареме“ и „Валтасар“, которые вызвали гром аплодисментов. Затем артист Национального театра Оскар Бэрэги прочитал эпилог из драмы господина Домета „Смерть Семирамиды“, и публика снова устроила овацию, после чего Оскар Бэрэги вызвал Азиза Домета на сцену и выразил уверенность, что вскоре вся Европа будет рукоплескать его произведениям».
Заметка была датирована 12 июня 1914 года.
До выстрела в Сараево оставалось шестнадцать дней.
3
Журналист Итамар Бен-Ави, сын Элиэзера Бен-Йехуды, возродившего разговорный иврит, принес домой телеграмму об убийстве в Сараево эрц-герцога Фердинанда. В тот вечер у них собрались гости, и немедленно разгорелся спор.
Итамар считал, что сегодня же ночью начнется война. Австрия вступит в нее первой, ей на помощь придет Германия, а на помощь сербам придет Россия, Франция придет на помощь России, Англия — Франции и так далее.
Один из гостей с Итамаром не соглашался, и его поддержал основатель школы изящных искусств «Бецалель» Борис Шац. Он считал, что Европа не сошла с ума, чтобы из-за одного убийства начинать войну. Войны не будет. А Бен-Йехуда спросил сына, что, по его мнению, будет с Эрец-Исраэль[1], если война все-таки начнется. Итамар уверенно ответил, что в таком случае Эрец-Исраэль только выиграет, потому что Турция обязательно полезет воевать и конечно же будет разбита.
Сын Элиэзера Бен-Йехуды оказался прав.
x x x
Турция вступила в войну на стороне Германии в ноябре того же 1914 года. Она начала мобилизацию не только турок, но и всех своих подданных. Поэтому в ее армию попали и евреи, и арабы, одинаково ненавидевшие турок.
Мать забрасывала Домета тревожными письмами, а он не мог решить, вернуться домой, где его ждет армия, или оставаться в Европе, бросив на произвол судьбы мать с братьями. Хотя братья уже не маленькие, вполне могут позаботиться о матери. Но как же оставаться в Европе, раз у него турецкое подданство? Ну и что? Пусть они там все переколошматят друг друга. Ему-то какое дело до них! Ему всего двадцать четыре года. Сам Бэрэги сказал, что ему будет рукоплескать вся Европа. Что говорить — лучше афиша, чем некролог. Но, может, ему полезно побывать на войне: незаменимый материал для пьес. А если убьют? А если останется в живых, как на него будут смотреть, когда кончится война? Будут кричать вслед: «Дезертир!»?
В очереди к турецкому консулу Домет был двадцатым.
— Очень похвально, господин Домет, — сказал консул, — что в такое тяжелое время вы не забыли о своем долге.
— Собственно, я хотел узнать, — замялся Домет, — могу ли я получить отсрочку, потому что как раз сейчас у меня пьеса…
— Господин Домет, — сухо перебил консул, — о каких пьесах может идти речь, когда Его Величество султан объявил всеобщую мобилизацию?
— Да, конечно. Я только думал…
— Что бы вы ни думали, ваше место в армии.
— Дело в том, что я собирался поехать в Германию и уже оттуда… в самом скором времени…
— Господин Домет, дезертиров в военное время расстреливают. — Консул взял со стола приготовленную папку и открыл ее на первой странице. — У вас в Хайфе мать и двое братьев. Подумайте о них. Если вы немедленно не вернетесь домой и не явитесь на сборный пункт, у них будут большие неприятности.
x x x
Война занесла Домета в Дамаск, где размещался восьмой корпус турецкой армии под командованием полковника Джамаль-бея, которого за спиной называли «кучук Джамаль», «маленький Джамаль», в отличие от всемогущего министра морского флота Джамаль-паши, которого, не — смотря на малый рост, никто не называл иначе как «буюк Джамаль», «большой Джамаль».
Рядовой Азиз Домет был приписан к штабу пехотного батальона арабской бригады как писарь и переводчик при немецких офицерах, которых кайзер послал обучать турок стратегии ведения войны.
Очень скоро немецкие офицеры поняли, что их стратегия, как и немецкое мышление, несовместимы с турецкой армией.
Все командные должности в арабской бригаде занимали турки, не знавшие арабского языка и с нескрываемым презрением относившиеся к солдатам. Впрочем, с не меньшим презрением, разве что хорошо скрытым, к туркам относились немецкие офицеры.
Немцы были уверены, что прусская муштра в сочетании с теорией военного дела Клаузевица превратит турецкого солдата в копию немецкого. Но их ждало большое разочарование: измученные, голодные турецкие солдаты не могли долго маршировать на плацу, подобно прусским гренадерам, и вообще не рвались в бой. Что же касается насильно мобилизованных солдат-арабов, так у тех и вовсе не было ни малейшего желания умирать за турецкого султана. Обо всем этом Домет слышал в казарме, в столовой, в уборной, где велись бесконечные солдатские разговоры.
Поскольку и турки, и немцы не могли сговориться не только с солдатами, но и друг с другом, переводчики заменяли им рот и уши.
Азиза Домета сделали личным переводчиком начальника интендантской службы, майора Фрица Гробы, которому в турецкой армии присвоили равный чин — «бимбаши». Гроба был на голову выше Домета, выбрит до синевы, носил лихо закрученные усы, пенсне и не расставался с тростью. А ходил он, как на плацу, и любил похлопывать тростью по сапогам. Уроженец Баварии, майор Гроба хмыкнул, услышав слишком правильный немецкий язык своего переводчика.
— В штаб являться ровно
