пузатого сифона в хрустальный стакан шипучей содовой воды, медленными глотками выпил, грустно, но и с надеждой, как показалось Карлу, улыбнулся пришедшей, а может, и давно выношенной в сердце мысли и начал старательно упаковывать судовой журнал в тайник.
– Извини меня, отец, но зачем ты связываешь себя с этой далеко не безопасной тетрадью? – поинтересовался Карл, так и не дождавшись, что отец поделится с ним своими размышлениями. – Акций на ней не приобретешь. Разве что на старости лет попробуешь написать приключенческий роман о своей боевой молодости?
Отто задвинул ящик, крутнул потайное кольцо резной ножки стола, закрыл замок, подошел к Карлу, присел в кресло по другую сторону журнального столика, подвинул вазу, чтобы цветы не закрывали лицо сына. Напротив в окне при легком дуновении ветра лениво шевелились зеленые листья деревьев, изредка в кабинет долетали птичьи голоса и размытый шум от проходившего по улице Германа Геринга транспорта.
– В этом судовом журнале зафиксировано мое служение великой Германии, с возможной точностью указаны координаты кораблей и транспортных судов, пущенных на дно торпедами моей субмарины… Иных заслуг у меня нет. Правда, кроме еще одной, в последние буквально военные дни. Пройдут многие годы, и от живых свидетелей той заслуги может не остаться ни одного человека, а в дневнике боевого корабля все зафиксировано. Поэтому, Карл, при новой возрожденной великой Германии этот журнал сослужит вам с Вальтером или вашим уже детям добрую службу. Но если он каким-то образом попадет в руки нашим нынешним союзникам и покровителям янки или англосаксам, – Отто даже плечами передернул при одной такой мысли, – клянусь водами священного Стикса! – они постараются повесить меня если не на воротах собственного завода, как о том мечтают черномазые, то на площади города наверняка! В журнале не менее двух десятков записей о потопленных судах и боевых кораблях… Последний из них – американский эсминец – пущен мною на дно уже после капитуляции, подписанной в Берлине гросс-адмиралом Деницем.
Карл встряхнулся, пораженный услышанным, резко поднялся на ноги, подошел к двери и закрыл ее плотнее.
– Без судового журнала янки, сколь ни крути меня по судам, доказать конкретно ничего не смогут. Утопленники и те не в силах опознать, с какой лодки влепились им в борт роковые торпеды.
– Отец, ты мне прежде об этом эсминце ничего не говорил. Почему же именно сегодня…
Старший Дункель вслед за сыном поднялся на ноги, заложил за спину руки, вновь возбужденный, начал прохаживаться по кабинету вдоль стола, от распахнутого окна и до закрытой двери.
– На днях нам предстоит весьма важное и чертовски трудное дело, Карл. И ты должен знать все! Ну если не все буквально с этого конкретно часа, то по мере развития событий – почти все. Ты ведь присутствовал на последнем дне памяти нашего фюрера в Свакопмунде и шел в факельном шествии рядом со мной. И был не только из желания не оставлять меня одного, не так ли?
– Там были все, кто любит и чтит память великого фюрера, – ответил Карл, повернулся к портрету Адольфа Гитлера и вскинул руку в приветствии, идущим от сердца, а не в показном для рекламы киноролике: не перед отцом же ему угождать, на самом деле!
– Спасибо, сын. – Строгие глаза Отто потеплели, и что-то похожее на глубоко скрытое в сердце отцовское чувство нежности слегка увлажнило их. Он подошел, сухой ладонью потрепал Карла по голове, хотел поцеловать в лоб, но устыдился этой, женщинам присущей слабости, легонько хлопнул его по плечу. – В тебе я вполне уверен, а вот Вальтер… – Отто вспомнил младшего сына, невольно оглянулся, словно забыл, что второго сына в кабинете с ними нет. – После того торжественного марша по ночным улицам Свакопмунда нам, старым и верным друзьям фюрера, передали тревожное сообщение из Южной Америки.
Карл, одетый в спортивную светло-зеленую рубаху с короткими рукавами, прислонился спиной к раме окна. Здесь было прохладнее и не так душно, как в глубине кабинета. Скрестив сильные жилистые руки на груди, он слушал отца, не спуская с него глаз – сознание подсказывало ему, что этот день в их жизни особый, за ним последуют события, к которым отец готовил его, быть может, все послевоенные годы. Старший Дункель ходил и говорил, лишь на время останавливаясь, словно просеивал в памяти факты, которые можно было уже сообщить сыну, а другие надо пока попридержать в себе ради большей безопасности сына, да и всей их большой семьи…
Умолкли зачехленные пушки Первой мировой войны, победители поспешили делить богатый пирог, и Германия лишилась всех своих бывших колоний, и здешняя земля – Юго-Западная Африка перешла под мандат Южно-Африканского Союза, который сам являлся доминионом Британской империи. В Претории, столице Южно-Африканского Союза, суд и расправу вершил генерал-губернатор, а законодательная власть находилась в руках парламента, избираемого белым населением.
Стремясь хотя бы частично компенсировать утерянные сырьевые ресурсы, германские промышленники начинают активно внедряться в Южно-Американский континент, пытаясь там обосновать если не земельную, то на худой конец финансовую империю. И весьма удачный почин такому проникновению положили выходцы из Германии во главе с предприимчивым бизнесменом Адольфом Швельмом. В центре континента, на границе Аргентины и Парагвая, сложилась довольно влиятельная немецкая колония в несколько сот предприимчивых деловых людей, которые весьма успешно внедрились в политическую и финансовую деятельность не только ближних южно-американских стран, но и с военно-промышленными концернами самой Германии, делавшими ставку на Гитлера и его нацистскую партию. Со временем здесь был оформлен мощный по своему влиянию филиал национал-социалистической партии. Основной задачей этого филиала была подготовка к оккупации Южной Америки войсками рейха, откуда Гитлер намеревался сделать бросок на север, против Соединенных Штатов Америки…
Но замыслам Адольфа Гитлера по завоеванию мирового господства не суждено было свершиться. Не внял он предупреждениям великого канцлера Бисмарка, который не без основания остерегал грядущие поколения немцев:
«Об этом (о нападении на Россию) можно было бы спорить в том случае, если бы такая война действительно могла привести к тому, что Россия была бы разгромлена. Но подобный результат даже и после самых блестящих побед лежит вне всякого вероятия. Даже самый благоприятный исход войны никогда не приведет к разложению основной силы России, которая зиждется на миллионах русских… Эти последние, даже если их расчленить международными трактами, так же быстро вновь соединятся друг с другом, как частицы разрезанного кусочка ртути.
Это – неразрушимое государство русской нации…»
Летом 1941 года дивизии Германской армии двинулись на Россию, в мае 1945 года, несмотря на ряд значительных побед в первые месяцы войны, Адольф Гитлер
