в выполнении своих обязанностей. – Я никогда не оставляю входную дверь без присмотра и тем более раскрытой.
Слуги покорно ожидали, чем кончится этот неприятный инцидент. Стояли молча, и только дворник Тюрмахер то и дело прикладывал к уху загрубевшую, ковшиком сложенную ладонь, опасаясь не услышать слов хозяина, если они будут сказаны недостаточно громко.
Карл наклонился к отцу и спросил тихо, чтобы прислуга не могла услышать чего-нибудь лишнего:
– Отец, ты имеешь в виду свой судовой журнал с подводной лодки? Тот, что спрятан у тебя в кабинете?
Отто слегка побледнел и по привычке нервно хлопнул себя ладонью по щеке, словно приводя себя в чувство. Его довольно растерянный вид напоминал незадачливого спринтера, который со всего разбега влетел в незамеченную стеклянную витрину и теперь усиленно ищет потерянное направление…
– Д-да, Карл… Неужели его нашли и украли? Если так, то… – Отто Дункель с усилием поднял взгляд на сына, страшась услышать ответ, равнозначный судебному приговору военного трибунала как бывшему нацистскому преступнику, на совести которого сотни человеческих загубленных жизней…
– Отпусти людей, – также негромко и успокаивающе ласково проговорил Карл и пояснил: – Ты же видишь, они ни в чем не виноваты, тем более что твои служебные бумаги никто не просматривал, а судовой журнал твоей бывшей субмарины на месте. – И поскольку отец, встревоженный предположением о пропаже важного документа, все еще не мог выговорить ни одного утешительного слова людям, Карл повелительным жестом римского императора дал знак прислуге удалиться к своим делам. Дважды повторять не пришлось, даже полуглухой Тюрмахер, покачав седой, словно пылью присыпанной головой, проворно шмыгнул за порог – лучше с подругой-метлой разговаривать, сетуя на свою незадавшуюся жизнь, чем выслушивать брань крутого нравом хозяина.
– Что ты думаешь обо всем этом? – нетерпеливо спросил Отто, когда поднялись на второй этаж в просторный кабинет с двумя светлыми распахнутыми настежь окнами. Он внимательно осмотрел полки с книгами, портрет Адольфа Гитлера – портрет фюрера в полный рост висел слева от окна в сад, потом под стать полицейскому инспектору тщательно осмотрел закрытые замки и опечатанные ящики большого под зеленым сукном письменного стола с толстыми резными ножками… Все было на месте, чужой рукой не трогалось. Тогда как эти проклятые прохвосты из далекого отсюда Дамбе узнали о его прошлом? Кто информировал их? Неужели все-таки кто-то из домашней прислуги поставляет информацию краснокожим подпольщикам, мечтающим о независимой Намибии? А что, если кто-то из своих проговорился, из бывших сотоварищей по службе в вермахте?
Отто – сапером по минному полю! – прошел вокруг письменного стола, нагнулся и покрутил одну из округлостей левой ножки, вернулся к лицевой стороне, вставил особой конфигурации ключ, выдвинул массивный ящик. Из него вынул на зеленое сукно деловые бумаги, потом перевернул и на задней стенке ящика тонким лезвием ножа поддел клеем замазанный гвоздь, вынул квадратную рейку, вытряхнул на стол в запаянном целлофане судовой журнал в коричневом твердом переплете.
– Фу-у, все цело, – прошептал Отто, внимательно рассмотрев особой формы запайку целлофана. Он опустился в кресло, не выпуская из рук заветной тетради большого формата. На моложавое, почти без морщин лицо с устойчивым африканским загаром легла зыбкая тень душевного успокоения, высокий чистый лоб разгладился от продолговатых складок над бровями.
– Посторонних людей в твое отсутствие приводил только твой любимчик Вальтер, – с долей сарказма на слове «любимчик» проворчал Карл, тоже опускаясь в прохладное плетеное кресло и закидывая ногу на ногу. Правая рука с плетью по-прежнему не знала покоя… – К тому же Вальтер… – хотел было явственно что-то добавить Карл, но отец резко прервал его:
– Ты имеешь в виду его институтских друзей? Но Вальтер не знает о существовании, а тем более о содержании записей в судовом журнале и об этой конструкции тайника.
– Разумеется, отец, коль скоро мы решили не посвящать его в эти подробности. – Карл легким поклоном головы успокоил отца. – Пока он с товарищами отдыхал здесь, в нашем доме, кабинет был закрыт, а ключи я держал при себе. Надеюсь, в листовке черномазых нет прямого намека на этот опасный документ? Не так ли?
– Да вроде бы и нет… Впервые эти чернокожие бандиты добрались до моего завода… От этого, должно, я так и взбесился, не привык еще к их атакам из-за угла. А надо привыкать, вижу, как дело с каждым днем ухудшается и движение нигеров набирает, к сожалению, силу. – Отто вынул из грудного кармана вчетверо сложенный лист второсортной бумаги, протянул сыну. – Прочти, может, и вправду не так страшно, как мне сразу показалось. А вообще, нашему правительству надо принимать срочные крупномасштабные военные меры, иначе будет поздно. Если жгучую крапиву не выдернуть сразу, еще чуть поднявшуюся и ласковую, то старую драть – руки жечь немилосердно…
Карл слегка прищурил темно-карие глаза, бегло ознакомился с текстом, в презрительной усмешке покривил губы, укоризненно покачал закинутой на колено ногой, выказывая пренебрежение к прочитанному, и Отто не мог понять, кого пеняет сын, чернокожих партизан или его за неуместное паническое поведение.
– Ишь ты – «Кто нами правит?», – прочитал Карл заголовок, набранный крупными черными буквами. – «Последыши Гитлера… создатели концлагерей и газовых камер… хранители нацистских реликвий и залитых кровью мундиров, убийцы стариков, женщин и детей…» Все понятно, – негромко констатировал Карл, пробегая листовку глазами до конца. – А-а, вот это, пожалуй, и насторожило тебя. – «Недобитые фашисты, отходя ко сну, не творят молитвы перед образом Господа, прося прощение за свои бесчеловечные злодеяния, а у портрета человечеством проклятого Гитлера читают детям и внукам кровоточащие мемуары, где превозносят до небес свои варварские преступления…» – Карл небрежно швырнул прокламацию на журнальный столик, где в хрустальной вазе благоухали свежие цветы – садовник Офенман умел выращивать и подбирать в букеты цветы так, что глазу приятно останавливаться на них, особенно на любимых Дункелем тюльпанах…
– Ну и так далее, такую чушь, слово в слово, или почти слово в слово, едва ли не о каждом порядочном немце можно написать: воевал в Европе с жидами и коммунистами, значит, по известным их меркам непременно преступник, которого надо вешать на воротах собственного завода. Мы еще посмотрим, кого будут раскачивать здешние ветра! – Красивое лицо Карла при этих словах приняло злое, как у попавшего в западню волка выражение, с таким же непримиримым оскалом.
Отто ласково, словно плечо любимой женщины, погладил судовой журнал, легкая улыбка тронула тонкие жесткие губы.
– Да-а, ты, пожалуй, прав, сынок. В последние дни я действительно стал излишне раздражителен. Но на это есть свои причины, ты о них знаешь. – Он подошел к раскрытому в стене бару, налил из голубого
