возвышено до уровня универсальной ценности, притом что оно является непосредственным выражением чего-то неуниверсального, того, что, наоборот, является только лишь особенным.
Вот что можно сказать о науке и об искусстве. С другой стороны, что касается любви, люди часто задаются вопросом: какое отношение любовь имеет ко всему этому? Любовь – мое частное дело. И тут – связующее звено между двумя условиями, поскольку искусство очень рано подметило в любви универсальную ценность и поэтому выступило в ее защиту. Если исключить любовь, исчезнет огромное количество произведений искусства. Следует ясно обозначить: само искусство почувствовало, что в любви есть нечто, что, несмотря ни на что, оставляет место для человеческого аффекта вообще, и что любовь интересует всех. Это относится ко всем эпохам, ко всем дошедшим до нас историям о любви. И тут можно спросить себя: что именно значит всеобщее восхищение Ромео и Джульеттой, Тристаном и Изольдой? Ясное дело, что в самой любви есть что-то такое, что превосходит неповторимость аффекта, оставаясь при этом внутри этой неповторимости. И с этой точки зрения я бы сказал: любовь является для аффекта – то есть для чувственной связи с другим – тем же, чем искусство является для чувственного вообще. То есть искусство трансформирует чувственное вообще в творческое произведение, и я думаю, что любовь так действует на аффект – присущую человеку способность испытывать страсть, – что в результате получается универсальная ценность, и что в конце концов всякая любовь является подлинным изобретением, творчеством, а человек не ограничен просто функцией репродуктивной сексуальности. Нужно признать, что дело именно в ней: в конце концов, в своей основе любовь – это сублимированная сексуальность, но не в смысле негации – хотя именно так склонна думать философия, – а наоборот: в смысле ее экзальтации, ее утверждения. Именно поэтому я считаю, что в ней – одно из условий философии, и я люблю Платона, который мне импонирует по многим причинам, но особенно потому, что он сказал и написал, что тот, кто никогда не любил, не способен быть философом. Это его слова, без всякого сомнения. Однако они требуют пояснений, ведь хотя о платонической любви и говорили много, но говорили неправильно, так как отрицали сексуальность, что совершенно чуждо Платону.
Наконец, политика. Тот же самый вопрос относится и к ней: что, если можно так выразиться, в неолитической организации обществ, то есть в такой организации коллектива, которая зиждется на принуждении, которая вводит в действие разные формы коллективности, но также разные формы насилия, формы соперничества, что из всего этого может в определенный момент времени оказаться созиданием, имеющим по-настоящему универсальную ценность? Я бы сказал, что с самого начала, то есть с того момента, как политика оказывается способной преодолеть непосредственные разногласия между людьми и обратиться к человечеству вообще. И при этом, очевидно, то, что остается от истории, разделяется на две части: есть история, в которой историки пишут о том, что было, и сами историки, как известно, описывают по большей части перипетии борьбы за власть, потому что их легче всего увидеть. Но кроме того, все это может выступать условием философии, если обращать внимание на те эпизоды, когда власти противопоставляется другая ценность. Если огрублять, философия назвала эту ценность «правом» и разумеет под этим человеческое стремление организовать коллектив по принципу правовой нормы, а не по принципу эффективности, производительности или иерархии. Тех, кто ведет нас в этом направлении, можно считать философскими героями, будь то Спартак, Робеспьер, но также народные массы в определенных обстоятельствах. Все это интересовало философию с самого начала, потому что, несмотря ни на что, философия не терпит, когда создаваемый человечеством социальный порядок оказывается подчинен принципу интереса. Я бы сказал, что политика – это попытка поразмыслить над условиями, при которых личный интерес перестает быть двигателем политической организации.
III. «Процедура истины». Несколько ключевых понятий: бытие и событие, субъект и верность
Коснувшись философии и четырех ее условий, мы бы хотели обратиться к ряду ключевых понятий вашей мысли. Нам хотелось начать с чего-то, что позволит широкой публике и молодым людям 17 или 18 лет проще вас понять, и подумали, что удобно начать с понятия «процедура истины». Тем более что его можно связать с понятиями «бытия», «события» и всем, что из этого следует, то есть с понятиями «истины», «субъекта» и «верности».
Думаю, с этого удобно начать, потому что, в сущности, ничего трудного тут нет.
«Истина», я напомню, это общее имя, которым философ обозначает все, о чем мы уже говорили, то есть производство в определенное время и в определенном месте чего-то, что наделено универсальной ценностью. Разумеется, такое толкование слова «истина» может показаться слишком узким, потому что обычно считается, что истина – это когда я говорю правду, а не выдумываю ерунду. Это обычное понимание истины. Здесь мы чуть-чуть выходим за обычные рамки, потому как «истиной» могут считаться и картина Пикассо, и большевистская революция, и «Ромео и Джульетта», и теорема Пифагора; все это – примеры истины. Поэтому я понимаю «истину» в несколько расширительном смысле, который не позволяет отождествлять «истину» с истиной, как она используется в языке и имеет при этом строго академический смысл, то есть всецело отвечает на вопрос, является ли высказывание истинным или ложным. Я беру это слово с самого начала в гораздо более широком смысле, позволяющем охватить истины математики и массу других вещей.
И тогда нужно прояснить, как становится возможной исключительность созидания, ведь истин много, и в известном смысле можно утверждать, что все они представляют собой нечто исключительное. Под «исключительным» я разумею: «То, что не является результатом привычного, естественного положения дел». Если вернуться к нашим примерам, сразу становится понятно: великая любовь – не то же, что случайная интрижка. Революция – не то же, что окрепшая, успокоившаяся и коррумпированная государственная власть. Великая картина – не то же, что мазня. И математическая теорема – не то же, что незамысловатый расчет стоимости какой-нибудь машины. Поэтому элемент исключительности есть в любой истине, какой бы она ни была. Но что это значит? Тут, собственно, и начинается философское разбирательство.
Что значит, что нечто является исключительным (необыкновенным)? Это значит, что его нельзя предвидеть в рамках общих законов того, что есть. Говорят также, что некая вещь является обыкновенной, если она без труда объясняется законами существующего мира. Относительно огромного количества существующих вещей мы можем точно сказать, почему они существуют, а потому они являются обычными для нашего мира явлениями. Им чужд вопрос истины и лжи. Они просто существуют, и все, так что их существование не имеет отношения ни к
