Луций Фений Плавт, адвокат, друг ее отца. И не только друг, но и постоянный достойный оппонент в суде.
— Быстрее, — прошипела Альбия, — он сейчас повернется к нам! — Рабыня зорко огляделась по сторонам, наклонилась и вложила ей в руку глиняный черепок.
— И что мне с этим делать? — недовольно спросила Тацита.
— Просто опусти на него глаза и смотри скромно и загадочно. Поверь, я знаю, что говорю.
— Нет, не знаешь.
— Послушай, госпожа, ты ведь из тех, кто хочет изучать жизнь. Так вот же она — все шесть футов жизни. Хорошо сложенный, покрытый шрамами — но не слишком, и с тем задумчивым выражением, которое, как ты говоришь, тебе нравится.
— Никогда я этого не говорила!
— И он вроде не из тех, кто выслужился из рядовых, так что все в порядке.
— Он плебей. Никуда не денешься.
— Да, но в сравнении с тобой, каждый — плебей.
— И весь коричневый от загара, — нахмурилась Тацита. — До чего вульгарно! Как раб или земледелец.
— С такими плечами, как у него, разве это имеет значение! О-о-о, хотела бы я, чтобы он взглянул на меня так, как смотрит на тебя. Прошло две недели, с тех пор как я…
— Ладно, — строго сказала Тацита и, вздохнув, принялась изучать черепок. Иногда было лучше играть в маленькие игры ее рабыни — тем скорее можно положить им конец.
Хотя теперь, когда она рассмотрела черепок, он ее заинтересовал. Это был фрагмент большого сосуда, возможно, кантароса или другого кубка, с тонко выполненным изображением. Тацита узнала Геркулеса в львиной шкуре (была видна лапа на его мускулистом плече) — но она не могла определить, какой же из подвигов он собирается совершить. Явно, что не с Немейским львом, — поскольку он уже был в его шкуре.
Оглушительный лязг цимбал заставил ее вздрогнуть. Офицер с противоположной стороны улицы все еще смотрел на нее. Она с возмущением почувствовала, что краснеет, и многозначительно выдержала его взгляд. Он разве не знает, что нельзя таращить глаза на тех, кто выше его по положению? Затем она медленно повернула голову и возобновила наблюдение за процессией.
Когда она снова бросила взгляд в его сторону, офицера уже не было. Она почувствовала себя разочарованной и тут же рассердилась на себя за это. Ведь она так упорно культивировала стоическую отрешенность на протяжении последних недель.
По пути домой Альбия то забегала вперед в поисках офицера, то стремительно возвращалась, чтобы удостовериться, что госпожа на месте, как щенок во время своей первой прогулки. Вдруг, когда они достигли поворота к Холму Победы и длинного подъема к дому, Альбия издала торжествующий взвизг и скрылась в боковом переулке.
Еще минутой позже из боковой улицы появились Плавт с офицером. Плавт увидел Тациту, топающую ногой и тщетно призывающую свою служанку, узнал ее, совершенно неправильно понял и, презрев протесты, галантно отправился на поиски заплутавшей рабыни. Чего, разумеется, Альбия и добивалась.
Поскольку офицер не мог оставить девушку знатного рода одну без охраны на многолюдной улице, Тацита вынуждена была ожидать в его обществе, пока Альбия не соизволит отыскаться. Решение отослать носилки домой стало казаться ей серьезной ошибкой.
«Получит же у меня загара шкура этой девчонки! Попадись она только в мои руки», — думала она, сжав зубы и пытаясь успокоиться, что было затруднительно, поскольку, стоя на углу улицы Этрусков и Холма Победы, они потихоньку отступали назад, чтобы пропустить народ. Тацита чувствовала себя в этом окружении неуютно. За ее спиной находилась сапожная мастерская, хозяина которой с его острыми глазками она всегда недолюбливала, справа стоял офицер, а слева был большой и неустойчивый кувшин с сезамовым маслом.
К ее раздражению, офицер был не расположен к беседе. Неужели он совсем не воспитан?
— Надолго в Рим? — живо поинтересовалась она, чтобы прервать молчание.
— Зависит от приказа, но не меньше чем на пару месяцев.
Удивительно, но его манера говорить свидетельствовала об образованности, и даже намека не было на провинциальный акцент. Но с такими светлыми волосами он наверняка из Галлии, хоть и всадник.
— Так значит, тебя влекут соблазны большого города? — заметила она с каплей презрения в голосе. — Большой, должно быть, контраст, после боев с германцами.
Сказав это, она как будто услышала голос своей матери: «Тацита, Тацита, постарайся, прикусить свой язычок. Если какие-то вещи приходят тебе на ум, это еще не значит, что ты должна о них говорить».
— Что ж, насчет германцев догадка неплохая. Постараюсь ответить тем же, угадав, что здесь делаешь ты. — Он смерил ее оценивающим взглядом. — Я бы сказал, что ты родилась и воспитывалась на Палатине, а развлекаешься тем, что наблюдаешь сирийские оргии. С безопасного расстояния, конечно. И разумеется, на коротком поводке.
— Как это понимать?
Он пожал плечами.
— Вероятно, у тебя строгий отец. Хотя я удивлен, что в твоем возрасте ты еще не замужем. Тебе сколько — семнадцать?
— Шестнадцать. — Его слова уязвили ее. Большинство подруг уже несколько лет были замужем. Но не ее вина, если отец никак не подыщет мужчину с кровью, достаточно благородной, достойного стать супругом единственной дочери.
— А что сказать о тебе? — сладко парировала она. — Ты, пожалуй, вдвое старше меня. Вероятно, у тебя жена и несколько отпрысков в каком-нибудь милом маленьком домике около мясного рынка.
Он выглядел удивленным.
— У меня нет жены, я — солдат.
— Это я заметила.
— А ты…
— А я не солдат.
Уголок его рта приподнялся. Рот был хороший, но на улыбку это было не похоже. Нечасто он, наверное, улыбается.
Теперь процессия была далеко впереди, направляя свой путь на юг — к Порта Капена и банкам Альмо. До них долетали лишь нестройные звуки цимбал и резкое пение.
Улица Этрусков возвращалась к своему нормальному состоянию, и торговцы готовы были приступить к обычному для себя делу: поддерживать самые высокие цены в Риме: «Но это товар такого качества, госпожа, которого ты нигде больше не найдешь». Воздух провонял запахами мочи, роз и прокисшего вина. Под ногами хрустели остатки приношений: разбитых чаш с цветами дикой груши и тонких стеклянных кубков с киннамоном, купленных специально для того, чтобы быть разбитыми об стену и стать мелкой, как пудра, благоухающей пылью.
Тацита пошевелила осколки носком сандалии. В веселенький же танец завлекла Альбия бедного старого Плавта. Где же эта гадкая девчонка?
— Так что, я был прав? Ты пришла посмотреть, как сирийцы проделывают эти вещи?
— Пожалуй, да.
— И что ты об этом думаешь? Нашла то, что искала?
Она нахмурилась. Ее способность к находчивым ответам внезапно иссякла.
— Не знаю, — сказала она наконец. — Не знаю,
