и высморкалась в нее, отчего Надежду сдуло с кровати в ванную.
Вскоре она вернулась с бумажным полотенцем и протянула его подруге, однако та отмахнулась и продолжила поедать печенье, рассыпая крошки на кровать.
– Так, – сказала Надежда, – так… Значит, упала с обрыва и разбилась насмерть. Непонятно…
– Что тут непонятного? – завелась Машка. – Подошла к самому обрыву, голова закружилась, она и свалилась вниз.
– Слушай, видела я тот обрыв… Это же не Гран-Каньон все-таки. У нас тут, в области, настоящих гор вообще нет. Поэтому странно как-то, что она, когда падала, за кусты не цеплялась, не тормозила, не кричала… Ты кстати, ничего не слышала?
– Да нет, я пока задержалась… – Машка с хрустом смяла пустую пачку. – А больше ничего погрызть нет?
– Слушай, прекрати уже это обжорство! – возмутилась Надежда Николаевна. – Лучше в душ сходи и переоденься.
– Это нервное, ты же знаешь, у меня от стресса всегда растет аппетит, – принялась оправдываться Машка. – Да еще, пока стояла там, Виленыч вдруг за сердце схватился и на камни прямо сел. Ну, думаю, сейчас и этот помрет, что я буду делать?
– Надо же, так бодренько выглядел, купался в ледяной воде… Что дальше было?
– Ой, сначала прибежал Миша, охранник, потом фельдшер Сусанна Павловна. Миша на Альбину посмотрел и сказал, что мертвая она, как будто мы сами не видели. А Сусанна к покойнице и не подошла, это, говорит, уже не мое дело, а у Виленыча на глаз определила сердечный приступ. Укол сделала, он очухался, они с Мишей хотели было его наверх вести, но тут администратор кричит, что «скорая» приехала, и смотрю – уже бегут санитары со складными носилками. Подхватили нашего ВВВ и понесли, а мы с Мишей остались. Тут эти спускаются, подружки наши закадычные, Ляля с Галей, потом еще… ну, знаешь, парочка эта немолодая, как их фамилия-то…
– Знаю, псевдоним у них еще общий, из имен составили, пишут исторические романы из жизни Средневековья…
Машка взглянула на нее с подозрением, и Надежда прикусила язык, поскольку не сказала подруге, что поболтала как-то с той парочкой за чашкой кофе. Люди вежливые, приятные, спокойные. Надежда в тот же день нашла в интернете пару их романов и прочитала не отрываясь. Написано хорошо, образно, герои как живые, опять же интрига детективная интересная. Но Машке говорить про это было нельзя: эти писатели такие ревнивые, не могут слышать, когда при них хвалят другого.
– Ну, – продолжила Машка, – я как увидела этих подружек закадычных, так и поняла, что мне оттуда уходить надо. Потому что эти Галя и Ляля – уж такие злыдни, просто слов нет! Ну скажи, Надя, что я им такого сделала? Работаем в разных жанрах, в их любовные романы с элементами эротики я вообще не лезу. И они прекрасно это знают. Так отчего так себя ведут? Шипят, гадости за спиной говорят, насмехаются…
Надежда Николаевна промолчала, хотя ей было что сказать. Ее подруга Мария была личностью весьма неординарной. Хоть и знакомы они были только бог знает сколько лет, Надежда не уставала поражаться некоторым чертам Машкиного характера.
После развода с мужем подруга бежала от мужчин как от огня, говорила: обжегшись на молоке, теперь на воду дует. Была вся какая-то заполошная, не слишком умная, вечно плохо одетая, в квартире кавардак… Но развелась-то она лет восемь назад, так что пора бы уже успокоиться и забыть. Тем более что жила в большом городе, где имелось все – и магазины, и салоны красоты. Так что все дело было в характере.
Чтобы стать писательницей, Машка долго и упорно работала (вот этого у нее не отнимешь), ну и судьба, конечно, сделала подарок. Находясь в круизе, она стала свидетельницей убийства, а затем, что называется, по горячим следам, написала роман. Он стал популярным, по нему сняли сериал. И деньги появились, и признание, и в издательстве с ней теперь совсем по-другому разговаривали.
Но что с того? Да ничего. Одевалась Машка по-прежнему хуже некуда – одна эта футболка с жуткими картинками чего стоила – и страшно переживала, когда товарищи по перу говорили гадости. Ведь знала же, что завидуют. Ей бы держаться потверже, на других смотреть свысока и не показывать, что обижается, но она не могла, все у нее на лице было написано. А те чувствуют: бросили пробный шар, увидели, что она не прошла проверку на прочность, и окончательно распоясались. Как в старом анекдоте: писатель умер, а они некролог подписывают: «Стая товарищей».
– Давай в душ, – сказала Надежда, – потом переоденься, на завтрак сходим, может, узнаем подробности.
Она забраковала очередные Машкины брюки, найдя на них пятно от кофе, и велела надеть платье, но не слишком открытое и не слишком яркое, все-таки человек только что умер и Машку наверняка будет допрашивать полиция. Подруга заныла, что в платье будет холодно, все-таки конец августа, но Надежда была непреклонна:
– Ничего, до столовой дойдешь, не замерзнешь! Вон жакет мой надень!
Первой, кого они встретили у входа в столовую, была Варвара Молот – здоровенная бабища с зычным голосом и совершенно умопомрачительным смехом. Хохотала она часто, и было такое чувство, что где-то поблизости сходит лавина или самолет заходит на посадку, причем у него то ли шасси не выпускается, то ли правый двигатель отказал. Некоторые непривычные люди от смеха Варвары вздрагивали, спотыкались и хватались за сердце, а после долго не могли избавиться от шума в ушах. Надежда в первый раз тоже малость обалдела: эта тетеха Машка забыла ее предупредить. Потом пришлось до вечера трясти головой, как будто в ушли попала вода. Зато Надежда однозначно поняла, отчего писатели при виде Варвары разбегаются в стороны, напоминая тараканов под дихлофосом.
Как уже говорилось, было много не только смеха и голоса Варвары, но и ее самой. Будучи примерно пятьдесят восьмого размера, а может, и больше, она всегда носила ужасающие балахоны, причем обязательно в цветочек или в клеточку. Сегодня по случаю печального события на ней был балахон в черно-белую поперечную полоску, а снизу еще выглядывали черные лосины.
– Здорово, девки! – громыхнула Варвара, стоя в дверях, так что протиснуться мимо не было никакой возможности. Она всех женщин называла девками, а мужчин – мужиками. – Ну чего, как вам новости?
– Ужас! – ответила Мария. – Надо же, упала с обрыва – и насмерть…
Варвара ничего не сказала, только хмыкнула, и Надежда Николаевна сделала вывод, что она не очень-то верит в такую причину смерти. Надежда и сама подозревала, что здесь все не так просто, однако пока решила подождать с выводами и получить хоть какую-то информацию. Однако за завтраком ничего путного выяснить не удалось, кроме того, что Валентин Виленович малость очухался и в больницу ехать категорически отказался, так что сейчас лежит у себя в номере под наблюдением фельдшерицы Сусанны Павловны.
Все это сообщили Надежде вездесущие подружки Ляля и Галя. Узнав, что Надежда Николаевна в писательском мире никто, они не испытывали к ней недобрых чувств, вообще никаких.
В столовой дико воняло подгоревшей кашей: оказалось, у поварихи сдали нервы из-за несчастного случая с бедной девочкой, как все теперь называли Альбину Борэ. Впрочем, кормили в пансионате отвратительно, так что этому никто не удивился. На завтрак обязательно либо подгоревшая каша, либо скисшее молоко, в обед давали обычно жидкий суп, а на второе преимущественно котлеты, которые Валентину Виленовичу напоминали о временах молодости.
«Какие мы были голодные в студенческие годы и как радовались котлетам из кулинарии за двенадцать копеек штука. В жизни ничего вкуснее не ел!» – произнес он однажды хорошо поставленным голосом, так что в результате у всех окончательно пропал аппетит, а тот самый муж из немолодой писательской пары даже пробормотал вполголоса что-то осуждающее. Варвара же Молот не промолчала, а зычно произнесла вслед уходящему с победой ВВВ: «Чтоб тебя на том свете каждый день советскими котлетами кормили!»
Надежда тогда едва скрыла согласную улыбку, а Волчок дернул плечом и запел свою любимую арию индийского гостя: «Не счесть алмазов в каменных пещерах, не счесть жемчужин в море полуденном…» Он обладал красивым голосом – просто концертный баритон, но у него совершенно не было слуха.
Сейчас в столовой все сидели притихшие, даже Варвара молчала.
Ляля и Галя по-прежнему
