ни богатели, а всё как были хамами и бюргерами, так ими и остаются. И так редко мы тут видим путников равного нам достоинства, да ещё таких знатных воинов, как вы.
И Волкову тут стало совестно, и он было хотел что-то ей ответить, но она продолжила, чуть обернувшись ко второй даме:
— Ваше Высочество, этого рыцаря мы видим только благодаря вам, он по вашу душу явился, дозвольте ему хоть руку вашу поцеловать.
И тут к нему подошла вторая дама, обдав барона благоуханием великолепных духов и одарив лучезарнейшей улыбкой из алых губ и идеальных зубов.
— Ну, хоть так нам удалось заполучить такого гостя, — ещё более мелодичным, чем у графини, голосом произнесла госпожа Винцлау. Она протянула ему руку, руку настоящей принцессы. Пальцы её были усыпаны драгоценными камнями. А сама рука необыкновенно нежна. И барон фон Рабенбург снова целовал женскую руку, и вовсе не потому, что так принято или что того требует этикет; он прикоснулся губами к самым кончикам её пальцев, потому что от них так приятно пахло, а ещё потому, что ему было это делать в удовольствие.
Потом, когда Волков поднял на неё глаза, он вдруг заметил, что глаза маркграфини сияют, щёки её, кажется, тронул чувственный румянец, а её весьма заметная грудь вздымается глубокими вздохами; и она с едва заметным смущением говорит, обращаясь непосредственно к нему:
— Дорогой барон, вы словно лучший доктор, уже месяц я не чувствовала себя так хорошо, как сегодня.
Она говорит, а он смотрит на неё, не отрывая глаз, лишь переводит их: то посмотрит на изящную диадему, что укрепляет причёску прекрасной женщины, то поглядит на ангельское лицо, то опять, опять смотрит на её плечи и грудь.
«Неужели эта женщина так улыбается мне? — не понимал Волков. И тут же убеждал себя: — Ну смотрит-то она точно на меня! И говорит, кажется, со мною».
А графиня фон Тельвис тем временем заметила преображение в своей гостье и произнесла с едва уловимой иронией:
— Ваше Высочество, вы горите, что ли, у вас краска на лице взыграла… С первых дней болезни вашей такого с вами не было, всё время бледны были.
— Ах, и правда, — принцесса прикладывает руку к своим щекам, то к одной, то к другой, словно проверяя их температуру, и продолжает смущаясь, — словно горю отчего-то.
Её необыкновенно открытая грудь вздымается так, что Волков ловит себя на мысли, что ему хочется положить на неё ладонь, чтобы чувствовать эти колыхания. Чтобы провести грубой, мужской, солдатской ладонью по всему полю этой прекрасной, без единого изъяна кожи, от правой ключицы через выраженную ложбинку до левой ключицы, и вернуться снова к середине, чтобы в самую середину опустить палец или даже высвободить тело женщины из одежд. Высвободить и взять её грудь снизу и чуть приподнять, чтобы почувствовать у себя в руке её упоительную тяжесть. И при этом ещё видеть удивительные глаза этой прекрасной женщины и находить в них одобрение этих сладостных и порочных прикосновений, а может быть, даже и желание продолжать их.
— Я и правда горю, — говорит маркграфиня, глубоко дыша, — но это, кажется, не от болезни… — она подыскивает слова, глядя Волкову прямо в глаза, и договаривает: — То, наверное, от жары.
— Так раз от жары вы горите, принцесса, — снова напоминает о себе наглый паж, — так выпейте вина, оно только что из подвалов, поди холодное.
— Именно! — восклицает граф. — Конечно, вина! Слышите, лакеи, вина всем, в дороге было жарко и пыльно. Барон, господа, прошу всех за стол, — он начал отдавать распоряжения.
И тут опять заговорил Виктор. Он уже сидел за столом вполоборота ко всем, ковырялся щепочкой в зубах и говорил громко:
— Про обычай долины Тельвис позабыли вы все, видно?
— Ах, да! — воскликнула красавица хозяйка. — Уж и правда, забыли, — она оборачивается к лакеям и приказывает: — Чашу сюда!
— И побыстрее! — подгоняет слуг хозяин дома.
Глава 2
Волков и три его оруженосца, не понимая, в чём дело, уже было пойдя к столу, остановились в ожидании. А один из лакеев вытаскивает из ящика для посуды что-то завёрнутое в тряпицу, снимает материю и вытирает ею роскошную золотую чашу. А к нему уже подбегают ещё два лакея, один с серебряным подносом, второй с кувшином вина, и вот уже золото стоит на серебре и наполняется рубиновым вином из узорчатой глины. А как всё было готово, графиня фон Тельвис забрала у них поднос и сначала вроде как пошла к барону, но вдруг остановилась рядом с госпожой Винцлау и передала поднос ей со словами:
— Думаю, что скорее из ваших рук, Ваше Высочество, барон предпочтёт принять гостевую чашу.
— Из моих? — удивилась красавица. — Но я же…
Не успела принцесса договорить, как графиня передала ей поднос с чашей, и ей пришлось его принять. Но взяв в руки поднос, красавица уже не мешкала и не удивлялась, а повернулась к Волкову и с книксеном поднесла ему поднос с прекрасной чашей.
— Барон фон Рабенбург, — громко произнесла графиня фон Тельвис. — Не каждому проезжающему путнику гостевую чашу преподносит сама принцесса Винцлау.
Что уж тут ещё можно добавить, генерал немного даже обомлел, да, чашу перед ним держала сама Клара Кристина Оливия графиня фон Эден маркграфиня Винцлау. И это бы ещё не так смущало генерала, ну что ж, принцесса так принцесса, вот только эта принцесса была ещё и самой красивой женщиной, которую он когда-либо видел, и её неприлично открытые плечи, её роскошная грудь волновали Волкова больше, чем все титулы, а её необыкновенно ласковая и, кажется, многообещающая улыбка будоражила его кровь, а ещё… сбивала с толку.
«Уж больно она красива! Так красива, что даже Брунхильда перед нею кажется рябой бабёнкой из захудалого городка».
— Ну, барон, не стесняйтесь, — смеялась графиня фон Тельвис, видя некоторое его замешательство. — Принцесса ждёт, пока вы возьмёте чашу, — и добавляла многозначительно: — Или вы не знаете, барон, что женщины очень не любят, когда их вынуждают ждать?
— Ах да… Конечно, — барон уже протянул руку к чаше, едва не коснулся её и вдруг остановился. Он снова поглядел на улыбку маркграфини. И не нашёл в ней ничего, что хоть как-то могло его насторожить. Это была благосклонная улыбка
