дочерей. Между тем от них, считал государь, «доброго наследия к государственной пользе надеяться не можно, к тому ж и, оное имение получа, беспутно расточают, а подданных бьют и мучат, и смертные убийства чинят и недвижимое в пустоту приводят». Отныне безумных родственников надлежало представлять в Правительствующий сенат на освидетельствование. При установлении же высшим правительственным учреждением империи у кого-либо факта сумасшествия («которые ни в науку, ни в службу не годились, и впредь не годятся») таковому следовало запретить вступать в брак, а также наследовать недвижимость[14]. Судя по тому, что через полтора с лишним года эту законодательную норму пришлось корректировать, ретивые чиновники восприняли царскую волю слишком буквально: 6 декабря 1723 года Петр распорядился не отбирать имение у «дураков», уже успевших жениться и обзавестись детьми[15].
До появления указа 1722 года никакого законодательного акта, регламентировавшего статус душевнобольных, в российском праве не существовало, так что и здесь Петр I проявил себя как новатор. Стоит, однако, заметить, что по сравнению с восходившим к римскому праву европейским законодательством, которое еще в эпоху Средневековья не признавало браков с сумасшедшими и лишало их владельческих прав, петровский указ был довольно либеральным. Между тем его трактовка исследователями соответствует сложившейся в историографии характеристике петровского законодательства в целом, как проникнутого духом рациональности и заботой о государственной пользе. Так, по мнению Л. В. Янгуловой, «в обществе с четко артикулированной властью, основным принципом жизни которого провозглашалась рациональность, основанная на производстве и собственности, безумие было непростительным грехом не столько потому, что это было плохо, сколько потому, что это было непродуктивно, не приносило никакой пользы»[16]. Ей вторит Е. В. Федосова, полагающая, что «меры в отношении душевнобольных, в своей прерогативе, были направлены на защиту государственных интересов»[17].
То, что император никогда не забывал о государственном интересе — в том числе и о том, чтобы у подданных рождалось способное к государственной службе здоровое потомство, — сомнений не вызывает, но нельзя не признать, что на сей раз он проявил заботу и о благосостоянии подданных. Примечательно, что Петр, полагая, что у сумасшедшего не может быть здорового потомства, то есть безумие передается по наследству, очевидно, рассматривал его не как грех или происки дьявола, а именно как болезнь, превращающую несчастного в неполноценного члена общества. Однако при этом диагностирование болезни, как можно было бы подумать, поручалось не медикам, а чиновникам. Так, к примеру, М. Б. Велижев пишет, что «даже после введения в 1815 году точной процедуры медицинского освидетельствования окончательное решение по делу (как и прежде, со времен петровского указа 1722 года „Об освидетельствовании дураков в Сенате“) принимал Сенат, инстанция, не имевшая прямого отношения к врачеванию»[18]. Однако в действительности дело обстояло не совсем так. Сенаторы, читавшие царские указы иначе, чем современные исследователи, понимали, что им надлежит выносить решения на основании медицинского освидетельствования, которое они должны организовать. Так, к примеру, 14 августа 1733 года Анна Ивановна Волкова обратилась в московскую контору Сената с просьбой освидетельствовать ее сына Бориса, бывшего переводчика Коллегии иностранных дел, «по которому челобитью по определению Правительствующаго сената канторы того ж августа оной Борис Волков доктором Шмитом, да штап-лекарем Масом осматриван, а в осмотре показано, что он, Волков, в меленколии и весьма безумен, и у дел ему быть немочно, и вылечить ево невозможно»[19].
Впрочем, к медицинскому освидетельствованию Сенат, видимо, прибегал не всегда, и зависело это от цели постановки диагноза. Упомянутый выше Волков к 1733 году находился в отставке, и его мать хотела, чтобы на основании освидетельствования его отправили в монастырь. Между тем петровский указ 1722 года имел, судя по всему, несколько иной посыл. На первый взгляд, как и многие другие петровские нововведения, он кажется не слишком продуманным. Если бы всех сумасшедших с бескрайних просторов России стали бы отправлять на освидетельствование в Сенат, вряд ли у сенаторов осталось бы время на решение каких-либо иных государственных задач, а у немногочисленных медиков на лечение других больных. В действительности же действие указа распространялось только на дворян, военных и государственных служащих, то есть тех, кто мог владеть недвижимостью и чьи дети, как и их отцы, были обязаны государству службой. Отсюда и возложение обязанностей на Сенат, который на основании освидетельствования мог лишить имения и санкционировать освобождение от службы. О том, что сенаторы поняли высочайший указ именно так, свидетельствует их реакция на уточняющий указ от 6 декабря 1723 года. В тот же день сенаторы решили: «Таких свидетельствовать таким образом: Сенату спрашивать их пред собою о всяком домовном состоянии (то есть об управлении имением. — А. К.), как бы можно умному человеку ответ в том учинить. И ежели по вопросу отповеди учинить не может, а станет инако о том говорить, то можно из того дурачество познать, а которые из таковых уже женаты и имеют детей, у тех деревень не отнимать»[20].
Спустя более полувека, в 1776 году, генерал-прокурор Сената князь А. А. Вяземский, ссылаясь на петровский указ 1722 года и решение сенаторов 1723 года, с сожалением констатировал: «Ныне открывается, что многие умышленным образом представляют себя повредившимися в уме для собственных своих обстоятельств и для выгод родственников, которым достается имение, и в таковых случаях по одним вопросам всякой свободно может представить себя безумным»[21]. Генерал-прокурор предложил запросить Медицинскую коллегию о том, по каким признакам можно определить безумие, привлек к делу нескольких экспертов и послал соответствующий запрос в Юстиц-коллегию лифляндских, эстляндских и финляндских дел, которая, в свою очередь, переадресовала его рижскому магистрату. В ответ от медиков были получены пространные описания признаков безумия (см. приложение), а из Риги пришло сообщение о том, «что о свидетельстве там никакого такого учреждения нет», диагноз ставят врачи и что больного сперва пытаются вылечить, а если это не получается, отдают родственникам или помещают в местную богадельню. Было ли в результате принято какое-то решение, неизвестно, но суть указа 1722 года и его практическое применение таким образом становятся понятнее.
Между тем в отсутствие законодательного регулирования статуса психически больных ко времени появления петровских указов в России существовала уже сложившаяся практика обращения с безумными, которых, как правило, отправляли на излечение в монастыри[22]. Все исследователи вслед за Фуко справедливо отмечают, что изоляция в виде монастырского заключения (а помещение умалишенных в монастыри было общеевропейской практикой) мало чем отличалась от тюрьмы. Но, надо заметить, что в отсутствие
