ли просто пугается зверского выражения матери, потому что принимается орать так громко, что где-то далеко вспархивают недопуганные Галей голуби. — Смотри! Весь исцарапанный! Чуть глаза не лишила ребенка!
— И это вовсе не я, — подает голос из-за моей спины Яся, и, клянусь, слышатся в нем ехидные ноты, — это он дурак. Говорила, не в шиповник надо, а в смородину…
— Так надо было пальцем показувать! — неожиданно прекращает орать Виталик, — я не разобрался!
— Потому что дурак! — голос Яси наполняется торжествующим ехидством, — и в лепеху коровью наступил еще!
— Я случа-а-айно-о-о-о… — опять заводит Виталик, а я решаю прекратить цирк, пока все соседи не приняли активное участие в представлении. Есть опыт да, и не особенно приятный…
— Галя, разбирайся сама со своим парнем, — подключаю я командный голос, — причем здесь моя Яся?
— А притом, что приваживает Виталю моего, таскает за собой! А потом он весь побитый приходит, да собаками покусанный!
— Галя, опомнись, — пытаюсь я вразумить соседку, — Яське едва пять лет исполнилось! Кого она может за собой таскать? Ну, запрети своему…
— Да как я его удержу?
— Сама себе злобный Буратино, значит, — бормочу я, пожав плечами.
— Че? — непонимающе открывает рот соседка, временно впав в ступор, но быстро приходит в себя, — ты запрети своей гулять с моим Виталей! А то точно в полицию сдам ее!
— Это вас надо в полицию! За то, что меня ударить пытались! — лезет под руку Яся, а я хмуро смотрю на соседку тяжелым взглядом, под которым она неожиданно тушуется:
— Да кому ты нужна, шмакодявка… Ничего такого…
— Галя… — начинаю я, добавляя жесткий прокурорский тон к командному голосу, — если узнаю…
— Да Карин, ну чего ты, чего ты… — тут же сдувается она, пятясь назад и по пути давая пинка своему замурзанному ребенку, — я ее только за руку привела…
— И хотела пнуть! — ябедничает Яська.
Я делаю шаг в сторону Гали, обшариваю взглядом землю в поисках той самой палки, что бросила дочь.
Если и правда хотела, я ее прямо тут в дорожную пыль вгоню.
Но Галя, видно, поняв по моим глазам, что сейчас будет больно, резво отпрыгивает от моего двора чуть ли не на два метра в сторону, подхватывает своего Витальку за шкирку и молча тащит по улице, начав верещать уже на серьезном удалении:
— Да пошла ты! Психованная! Такая же, как дочь! Две больные психички! Лечить вас надо! Как тебе детей доверяют!
Ее голос удаляется вдоль по улице, и траекторию движения можно с легкостью угадать по разбегающимся в разные стороны курам и лающим собакам. Очень, кстати, в тональность попадают, прямо группа поддержки…
Я выдыхаю, разворачиваюсь к дочери, оглядываю ее еще раз, думая, что, если хоть малейший синяк увижу, догоню Галю и покажу, что такое разъяренный сотрудник юстиции. Пусть и бывший.
Яся, чувствуя, что еще не все позади, и ей вполне может перепасть за проделки, торопливо отскакивает опять на лавочку, там становится в позу и выпячивает нижнюю губу:
— Только без рук!
Я пару секунд моргаю оторопело, пытаясь понять, откуда она могла этого нахвататься, а затем выдыхаю. Невозможно же ругать, когда она так смотрит… Злость уходит, тревога за дочь тоже, судя по всему, она сумела за себя постоять самостоятельно, хотя я в этой ее способности никогда и не сомневалась…
И теперь нужно подобрать слова, чтоб внушить, наконец, Яське, что Виталика этого лучше десятой дорогой обегать, раз уж он такой недалекий послушный телок… От таких одни беды…
Яська, видя мое переменившееся выражение лица, заранее делает тоскливую мордяху, типа “ну чего ты мне еще можешь нового сказать”, но затем смотрит куда-то мне за плечо и пищит:
— Машинка красивая!
Я поворачиваюсь, чтоб посмотреть, какую именно красивую машинку обнаружила моя дочь на сонной поселковой улице, и замираю, разглядывая хаммер последней модели, неуместный тут настолько же, насколько был бы неуместен, например, звездолет…
У черного монстра, остановившегося у соседнего дома, огромные колеса, чуть ли не в мой рост, тонированные стекла по всему салону и агрессивные, хищные линии корпуса. И вообще, очень он какой-то пугающий. Что он тут забыл, в нашей глуши, куда даже автобус из района лишь два раза в неделю приезжает?
Я приставляю руку козырьком ко лбу, пытаясь высмотреть водителя. Рядом на лавочке подпрыгивает и о чем-то тарахтит Яся. Кажется, спрашивает меня, что это за марка машины.
Я хочу ответить, даже рот раскрываю, но в следующее мгновение слова застывают в горле.
Потому что водительская дверь открывается, и на пыльную дорогу спрыгивает мужчина.
Огромный, невероятно массивный, одетый в темную футболку с длинным рукавом и джинсы.
Он смотрит прямо на меня, и глаза из-под низко надвинутой кепки блестят по-волчьи.
С удовлетворением и азартом.
Я не могу поверить тому, что вижу, это словно сон какой-то, жуткий, жуткий кошмар! Этого не может быть! Нет!
Сглатываю, моргаю, слышу сквозь нарастающий гул в ушах звонкий голос Яськи:
— Какой дядя большой!
Водитель не обращает внимания ни на кого, ни на соседей, изучающих его со своих дворов, ни на лающих на чужака собак, ни на писк Яськи…
Он смотрит только на меня.
Медленно убирает огромные кулаки в карманы джинсов, чуть подается вперед, поводит бугристыми плечами, словно… Словно угрожает…
А я все стою. Все поверить не могу своим глазам. В голове шум, глупые слова: “Не может быть, не может быть, не может быть…”
А затем он усмехается.
И эта жуткая, хищная усмешка, в сочетании с азартно и злобно блестящими глазами, смотрится настолько дико и пугающе, что я, наконец, прихожу в себя, бросаюсь к Яське, подхватываю ее на руки и, не обращая внимания на протестующий писк, несусь к дому.
Забегаю в сени, закрываю с размаху дверь, затем — через сени в дом, и тоже дверь запираю на замок и засов.
— Мама, мама, ты чего? — кричит испуганно Яська, но я не слышу сейчас.
Сердце бьется заполошно в горле, дыхания не хватает, я подбегаю к окну, выходящему на улицу, почему-то надеясь, что сейчас не увижу никого: ни здоровенной машины, ни ее пугающего водителя, призрака из моей прошлой жизни…
Пусть исчезнет! Пожалуйста, господи, я же так мало прошу! Пусть его не будет здесь!
Но мои молитвы не услышаны.
На улице по-прежнему стоит хаммер, а у его двери — огромный небритый мужчина в кепке.
Он смотрит в мое окно, словно знает, что я его вижу.
Уже не усмехается, но мне от этого не легче.
Впиваюсь пальцами в подоконник, кусая губы, чтоб не закричать.
Закрываю глаза,
