вдох… да, больно, но боль перетерпеть придётся. И выдох. И спокойным голосом… спокойным сказать:
— Рёбра, кажется, сломаны, — голосок у мальчишки тонкий и дрожит, но уже в слезу не падает. — Справа два. Слева — одно. Возможно, трещины.
Евдокия Путятична слушает.
А Савка, пусть из последних сил, но держится.
— Ушибы… мягких тканей. Не опасно. А вот о внутренних повреждениях сказать не могу.
— Надо же, — рука переместилась на живот и от неё внутрь что-то потекло. Тёплое. Даже горячее.
Охренеть обжигающее.
— Стой, — велели Савке, когда он дёрнулся. — Что чувствуешь?
— Жар, — он ответил уже сам, хотя внутри дрожал, что лист осиновый. Боялся. Женщину?
— Сильный?
— Да. От… ваших рук. И внутрь. А потом растекается…
— Интересно, — руки женщина убрала. — Весьма… интересно. Что ж, молодой человек… Зорянка! Зорянка, отведи его в душ, пусть умоется. Одежду выдай.
— Так ить… не напасёшься же… чистой-то не напасёшься. Если каждому давать… до сроку… это ж порядка не будет! Вон, нехай в воде прополощет, ныне тепло, не застудится как… а там и просохнет. И добре.
— Зорянка, я ведь и проверить могу, — Евдокия Путятична позволила себе лёгкое недовольство. — А то и инвентаризацию провести… и аккуратней. Помой сама. И смотри, чтоб не упал. Сотрясение всё-таки имеется. Потом отведешь в лазарет. Пусть день или два отлежится…
Она замерла, явно задумавшись.
— Каледин когда отбыл?
— Так ить намедни…
— Тогда сама отыщи медицинскую карту и принеси мне.
— Антон Петрович расстроится. Он не любит, когда в его кабинету кто лазаит.
— Если бы Антон Петрович был чаще трезв, чем пьян и с большей ответственностью относился к работе, ему не пришлось бы расстраиваться.
В голосе Евдокии Петровны мелькнуло раздражение.
— Проверка на чувствительность к стихиям относится к его непосредственным обязанностям, а я узнаю, что у нас появился потенциальный дарник вот так вот…
Дарник?
Это как?
Ответить Савелий не успел.
Меня потянуло… выкинуло? Стоять! Я, может, не хочу возвращаться… мне тут, в компании, помирать веселее. Но кто бы слушал, да…
Глава 2
Глава 2
«Священный Синод напоминает: по-настоящему намоленные иконы, а также образки и свечи, осенённые истинным благословлением, можно приобрести только в лицензированных церковных лавках»
Время на часах прежнее.
Почти.
Сколько минут прошло? Две? Пять? Ничтожно мало. Жаль… может, если закрыть глаза и попытаться представить себе того мальчишку, я вернусь?
Я был бы не против.
И честно попытался. Только ни хрена не вышло. Зато боль накатывала волна за волной, и ярче, злее… когда-то привела бы в ярость, как в тот раз, когда нас с Димоном зажали на объездной. Думали, скоты, что если Гром пулю поймал, то всё уже.
Девяностые… много крови пролилось. Большею частью не моей. А теперь о них вспоминают с ностальгией. Смех один.
Сколько в тех девяностых навсегда осталось?
Витёк. Сторчался. Бешеные бабки, водяра и девочки. Ощущение, что мир у его ног и желание по нему потоптаться, вымещая детские обиды. Кто и когда ему первую дозу подсунул? Главное, я долго не замечал.
Да и он сам, понимая, что за дурь дядька Матвей по головке не погладит, таился до последнего.
Никитка.
Этот застрелился после того, как жену с дочками грохнули. Ведь тоже суки. Выкуп получили, могли б и вернуть. А они…
Мы их нашли. Всех. И убивали долго. А потом Никитка вернулся домой, опрокинул стакан и сунул дуло в рот. Записочку черканул, что всё обрыдло и он уходит к своим.
Сапурину тут больше повезло. Вряд ли он вообще чего понять успел. Машину рванули и никто-то не выжил, ни сам он, ни телохранитель, ни жена беременная. Тёща очень на похоронах убивалась за единственной дочкой.
Может, тогда я и отказался от мысли семью заиметь?
Слабое место…
Помню ещё, обещал отомстить. А она так глянула и сказала что-то… вроде как смысла нет. Месть никого не вернёт. Тогда я не понял. Решил, блажит, баба да и вообще дура деревенская ни хрена в настоящей жизни не разбирается. Теперь вижу, что не понимал как раз я сам.
Тимку грохнули. Потом и Димона, не на объездной тогда, а в бане. Кинули гранату прямо в парилку. Стасика положили годом позже… я тогда похоронную фирму и прикупил, решив, что дешевле будет. А по факту ввязался в новое дерьмо.
Лёшка… Лёшка тварью оказался. Сдал нас Семёновским. За что своё и получил в ближайшем лесочке. В лесах окрестных хватает призраков.
Надо же, вспоминаются.
Это всё время. Тянется и тянется. Скорей бы укол. Забытьё. И сдохнуть, наконец. А я держусь. Маюсь…
И когда время приходит, снова падаю.
Куда?
Туда где покой. Тишина. Только часы ходят. Такой характерный звук.
Чок-чок.
Часы слева. Запах… соломы. Трав каких-то. И лежать неудобно.
— Савка? — произношу это имя внутри. — Ты где?
Или в этом контексте правильно говорить «мы»?
Контекст… мне уже под сороковник было, когда понял, что учиться надо. И не только экономикам с финансами, но и разговору. Что все эти понты, гнутые пальцы да крутость уже не в теме. И партнёров потенциальных мои манеры скорее пугают.
Да…
Ленка нашла учителей. По этикету там. Риторике. Прочей херне. И я честно старался. Раз уж уплочено. Не привык я деньги зазря тратить. А потом и понравилось. Втянулся, да…
Языки учить начал.
Книги почитывать… смех да и только. Но смеяться не хотелось. И теперь вот тоже.
Где мы, к слову?
Больничка?
Точно. И мальчишка радостный.
