подавить и ассимилировать франкоканадцев и обеспечить прогресс колонии. Через поколение Джордж Браун, рассматривая Квебекские резолюции[12], которые вскоре вошли в Акт о Британской Северной Америке, с гордостью заявлял своей жене, что это: «…окончательное преодоление всех злоупотреблений и несправедливостей, которыми мы недовольны! Разве это неудивительно? Французский “канадизм“ полностью исчез!» Ведомые дальновидными и решительными политическими лидерами франкоканадцы в собственных расчетах учитывали устремления лорда Дарэма и Дж. Брауна. Но этим дело не ограничивалось. Позиция Джона А. Макдональда[13], который заявлял, что если бы попытка завершить дело завоевания Канады британцами «была предпринята, она оказалась бы невозможной, а окажись она возможной, стала бы глупой и гибельной», не отражала взгляды всех его сторонников из числа рядовых англоканадских членов парламента («заднескамеечников»). Подобно Макдональду, каждому премьер-министру, начиная с сэра Уилфрида Лорье и вплоть до Жана Кретьена, пришлось понять, что любые изменения в политике, экономике, социальной сфере и культуре, призванные примирить канадцев французского и английского происхождения друг с другом, делаются весьма неохотно.
Это относилось и к приему новых иммигрантов чужим для них обществом. Франкоязычные и англоязычные канадцы в равной степени продолжительное время тревожились по поводу присутствия в своей стране слишком большого числа американцев. В 1895 г. прямодушная жена тогдашнего генерал-губернатора леди Абердин подытожила эти опасения. «С идеями из США, — заявила она, — которые американские фермеры принесли в своем культурном багаже на Северо-Запад, должно быть безжалостно покончено». Дерзкие, популистские заявления янки вызывали тревогу. Еще больше канадское общество беспокоили «иностранцы-чернорабочие», бригады которых работали на строительстве железных дорог, рабочие-иммигранты на фабриках и шахтах и поселенцы из континентальной Европы в прериях. Большинство канадцев боялись, что многообразие их языков, обычаев и традиций может привести к разрушению канадского общества. Эти люди были «чужаками на Канадской земле». Канадцы английского происхождения хотели «постепенно вбить в их головы принципы и идеалы англосаксонской цивилизации». Как полагал протестантский священник из Монреаля, «один из лучших способов “канадизации”, натурализации и превращения всех в сознательных граждан — это хорошее английское образование». Для прерий инструментом реализации этих идей стало создание единой подконтрольной властям светской системы «национальных», государственных средних школ. Однако это нарушило устоявшееся равновесие и вновь возбудило в головах франкоканадцев страхи и предубеждения. В послевоенные годы и в особенности в последние десятилетия XX в. новые страхи и предрассудки подогревались появлением новых иммигрантов из Азии и Африки, равно как и из Европы, а также ростом самосознания и стремления к самоопределению среди канадских аборигенов. Теперь же, в наши дни, мы начали осознавать, что сосуществование канадцев друг с другом представляет собой необходимый, незаметный и долгий процесс примирения.
Канадцы также должны были научиться сосуществовать с окружающей средой. Путешественники рассчитывали найти легкодоступные сокровища, а также быстрый путь к богатствам Востока. Вместо этого они обнаружили необъятный континент, дикую, порой не прощающую ошибок местность и суровый климат. В путевых журналах первопроходцев жалобы на это повторяются как отголоски эха. Подчас проблемой становилось само выживание, и вскоре европейцы осознали, что коренные жители Канады были в этом деле настоящими мастерами. Удивляясь простому внешнему виду и практичности иглу, которое построил его проводник-инуит, капитан Джон Франклин[14] писал, что «…это восхищение можно было бы сравнить с эмоциями, рождающимися при созерцании греческого храма, <…> и то и другое представляет собой торжество искусства и в своем роде неповторимо».
Канада не отдает своих богатств даром. Чтобы их обнаружить и извлечь, требуется смекалка и технологическая оснащенность. Наша история знает множество примеров этого: поворотный гарпун у охотников-инуитов, каноэ индейцев и вояжёров (voyaguers)[15], «Йоркская» лодка торговцев Гудзонова залива, бревенчатые жилища фермеров-пионеров на Западе, плуг из закаленной стали, прорезающий почву прерий, новые сорта пшеницы, полученные нашими специалистами-агрономами, самолет «Нурдуин Норсмен»[16], способный совершать посадку на неподготовленную поверхность, спутниковые приборы современных геологов и рейнджеров[17]. Множество из этих механизмов, инструментов и технических приспособлений имеют канадское происхождение; остальные адаптированы к местной окружающей среде.
Ни одно технологическое новшество не оказало более значимого и долговременного воздействия на канадское общество и его экономику, чем железнодорожное строительство. На протяжении поколений огромные расстояния и зимы держали жителей Канады в отдельных изолированных друг от друга поселениях, затрудняя связь. Зимой прекращалась торговля, останавливалась работа мельниц, закрывались двери фабрик. Канадцам навязывался сезонный характер труда и быта. Начиная с 1850-х гг. железнодорожное сообщение изменило отношение жителей Канады к перспективам своей работы, а также их представления друг о друге. Когда «железный конь» пришел в город, индивидуальное восприятие пространства, времени и возможностей медленно, но неуклонно начало расширяться. Преодолевая расстояния и суровые зимы, поезда привозили товары и их потребителей на рынки, доставляли читателям газеты, книги и журналы; везли поселенцев к их фермам; проникали в глубь Канадского щита, где шла разведка новых ресурсов. Железные дороги подогревали смелые политические устремления; они строили нацию. Межколониальная железная дорога (Intercolonial Railway), идущая от Монреаля до Галифакса, стала условием возникновения Конфедерации; но только Канадская тихоокеанская дорога (КТЖД — Canadian Pacific Railway) смогла реально расширить границы доминиона «a mari usque ad mare»[18].
Идея о том, что доминион может простираться от моря до моря, вырабатывалась медленно. У канадцев всегда было и есть прочное чувство самодостаточности. В 1750-х г. королевский чиновник заметил его у абитанов (habitants) Новой Франции. Он сетовал на то, что они стремятся «следовать только своей собственной воле и пристрастиям». В начале 1800-х гг. сходную картину наблюдал в ходе своего путешествия по Нью-Брансуику британский офицер, подполковник Джозеф Габбинс. Самодостаточность, безусловно, была необходимым условием выживания сообществ первопроходцев, и она порождала сильное чувство принадлежности к местному сообществу и локальной идентичности. Лорд Дарэм был чрезвычайно этим поражен, он отмечал: «Здесь множество мельчайших местных центров, чаяния и интересы <…> которых различны, а возможно, даже противоположны».
Объединение Верхней и Нижней Канады, последовавшее за докладом Дарэма, колониальное самоуправление (само по себе являющееся отражением идеи самодостаточности), введенное в Канаде и в прочих колониях в 1840—1850-х гг., и перспективы, которые открывались за счет строительства железных дорог, подготовили почву для создания Конфедерации. Союз, одобренный и политическими деятелями, и губернаторами, должен был поднять жителей Британской Северной Америки над мелкими склоками местных политиков. Конфедерация должна была стимулировать канадцев к расширению границ, реализации экспансионистских амбиций, приобретению новых земель и установлению контроля над ними. Так могла родиться «трансконтинентальная» нация.
Канадцы не особенно стремились к независимости и подражанию опыту американских колоний 1776 г.[19] Скорее наоборот, целью создателей Конфедерации было достижение самодостаточности в рамках Британской империи. Это означало самоуправление с тенденцией к расширению полномочий,
