меня и заботился обо мне так, как сам он заботился о матери, потому он и выбрал мне Мустафу-джи, которого считал человеком ответственным. Потом родители у меня умерли, а Мустафа Дар отправился в Англию и сказал, что через некоторое время вызовет меня. С тех пор прошло много лет. У меня есть его фотография, но он для меня давно чужой человек. Я даже голос его по телефону не узнала.
* * *
Слушая, Мухаммед Али дивился ее рассказу, но в этом месте кивнул головой, надеясь в душе, что кивнул с умным видом.
– Ну, – сказал он, – в конце концов, родители всегда стараются, чтобы детям жилось получше. Ваши родители выбрали для вас хорошего честного человека, который сдержал слово и вас вызвал. Теперь вы познакомитесь, полюбите его… у вас вся жизнь впереди.
* * *
Заметив на этот раз горечь в ее улыбке, Мухаммед Али удивился.
– Скажите, уважаемый, – заговорила мисс Рехана, – почему это вы так уверены в том, что мне дали визу?
Потрясенный, он встал.
– У вас… вы оттуда вышли с таким счастливым видом… Я и подумал… Прошу прощения… Неужели и вам дали от ворот поворот?
– Я ответила неправильно на все вопросы, – сказала она. – Что родинка не на той щеке, что ванная комната совсем не такая – я ее придумала и обставила, как хотела. Одним словом, все сказала не так, понятно?
– Что же теперь делать!? Куда вы теперь?
– Обратно в Лахор, вернусь на работу. Я работаю в одном большом доме няней у трех прекрасных мальчиков. Если бы я уехала, они заскучали бы.
– Какая беда! – воскликнул Мухаммед Али. – Я ведь предупреждал! Нужно было взять паспорт. А теперь, как это ни печально, я не в силах помочь. У них теперь есть анкета, и если они проверят, то и паспорт не поможет… Все пропало, все пропало… Ах, ну если бы вы меня послушались! Все было бы хорошо.
– Вряд ли, – сказала она. – И не нужно так огорчаться.
Он стоял на пятачке возле остановки автобуса и смотрел, как она улыбается ему сквозь заднее стекло, до тех пор пока автобус не скрылся в облаке пыли, не в силах отвести от нее глаз, потому что до сих пор никогда в жизни – в своей жаркой, длинной и трудной, не знавшей любви жизни – он не видел такой открытой, такой счастливой улыбки.
Радиоприемник
Мы все знали, что, коли вдова вцепилась в него мертвой хваткой, добром дело не кончится, но парень был глупый, осел молодой да и только, а таких ничему не научишь. Жизнь у него начиналась хорошо. Бог его одарил божественной красотой, отец уступил ему место и сошел в могилу, но не бросил мальчишку-то без ничего, а оставил ему в наследство роскошную рикшу, с пластмассовыми сиденьями и всем что положено. Так что и красота у него была, и работа была, и если бы откладывал сколько-то рупий в год, со временем нашел бы себе хорошую жену, так нет, его угораздило влюбиться в жену вора, когда усы еще не отросли, молоко, можно сказать, не обсохло.
* * *
Мы знали, что все кончится плохо, да кто только сейчас за умом ходит к старикам?
Кто, я вас спрашиваю?
Вот именно, никто, и уж конечно же не наш дуралей рикша Рамани. Вдова во всем виновата. Я, конечно, видел, к чему дело клонится, но молчал, пока, знаете ли, терпение не лопнуло. Сидел вот здесь, под этим баньяном, курил самодельную хуку и почти ничего не упустил.
Одно время хотел я уберечь его от судьбы, да только ничего у меня не вышло…
* * *
Вдова была и впрямь хороша собой, спорить не стану, было чем ей заманить парня, однако нутро у нее было гнилое. Она была старше Рамани лет на десять, успела народить семерых детей – пятеро выжили, двое умерли, – и чем тот вор еще занимался, кроме как воровал и детей делал, одному Богу известно, да только ей он не оставил ни пайсы, так что она, понятное дело, и вцепилась в Рамани. Не хочу сказать, что рикша у нас в городке много зарабатывает, но плошка риса лучше, чем ничего. А вот к ней-то, вдове нищей, мало кто заглядывал дважды.
* * *
Именно тут они и встретились.
Ехал как-то Рамани по улице – сам был без пассажира, но сиял, как обычно, от уха до уха, будто денег полный карман, и песню распевал, какую-то из тех, что тогда крутили по радио, и голова у него была намазана, будто на свадьбу. Парень он был не промах, знал, что девушки ему вслед смотрят, слышал, как нахваливают его ноги, какие они, мол, длинные да крепкие.
Вдова как раз вышла из лавки, где и купила-то всего плошку чечевицы – уж не знаю, откуда деньги брала, но, говорят, видели по ночам возле ее развалюхи мужчин, даже, говорят, хозяина лавки, но я его сам не видел, так что об нем лучше помолчу.
Пятеро ее паршивцев под ногами вертятся, а она на них ноль внимания, и вдруг как крикнет: “Эй! Рикша!” Громко, знаете ли, как торговка на базаре. Чтобы, значит, всем показать, что рикша ей по карману – будто это кому интересно. Детей, наверное, оставила голодными, чтобы разок прокатиться, но если хотите знать мое мнение, то она его позвала, потому что уже положила на него глаз. Потом они все загрузились в коляску, а он пустился бегом, а везти вдову с пятерыми детьми, это, знаете ли, нелегко, так что бежал он, пыхтел, и вены у него на ногах вздулись, а я еще тогда подумал: поосторожней, сынок, как бы не пришлось тебе тащить эту ношу всю жизнь.
Начиная с того дня вдову и Рамани везде видели вместе – не стеснялись людей, бесстыжие, и я рад был тому, что мать у него умерла, иначе провалилась бы со стыда.
* * *
В те времена Рамани иногда по вечерам заезжал на нашу улицу повидаться с приятелями, а они считали себя умнее других, потому что ходили в иранскую забегаловку, пили там в задней комнате контрабандную водку, и все, конечно, об этом знали, но коли мальчишки решили загубить свою жизнь, так это их личное дело.
Горько мне было видеть, как Рамани пропадает в дурной компании. Я хорошо знал его родителей, когда те были живы. Потому посоветовал
