сердце, раздал его куски детям в теплых смешных шапках (шапки были без помпонов, но все-таки очень смешные, человек тогда подумал — "это у них наверное глаза такие смешные и теплые, на самом деле их не существует", а потом он моргнул и дети оказались без шапок и не детьми, а стариками), поднялся на вершину горы и спрыгнул с нее.
**
Моя ночь давно не включала звезд. Я иду по танцующему льду. Не знаю, где же я. Выбрался подышать перед сном, но так и не надышался.
Я волочу за собой грустный тяжелый рюкзак, который пульсирует от пустоты вселенной.
Чей это стук? Это я бьюсь, переталкиваюсь из одного кармана в другой, мечтаю взлететь. Кажется, каждый толчок — бунт сверкающего прошлого против блеклого будущего.
Ни одному, даже самому безветреному сердцу, не вынести гарцующей боли без стона, не избежать периода вечной мерзлоты.
*
Когда я засыпал, стук сердец выбрасывал меня из кровати в окно. Я разбивался о мостовую. Тогда сердца улетали в разные стороны.
ребенок 23 / религия солнца
Моё тёплое пшеничное солнце.
Танцует под ногами
Когда я пою.
Дребезжит мелкими разноцветными осколками.
"На мне столько тусклых пятен, что хватит залатать чёрную дыру" повторяет солнце за мной.
И я падаю на подсолнечную землю, в самый центр бездонного роя из желторотых головок. Каждая из них покачивается. У каждой есть история для моего легкого небесного сердца.
1 / л
Нет.
Меня выбросило на берег волной размером с твой зрачок.
Я плыл на лодке, спал под семьями звезд, танцевал на каждом встречном материке.
Я был счастливый.
Улыбался. Моя кожа загоралась от луны и блестела на солнце.
Я не видел ни одного цветка, который мог бы сорвать для тебя.
Зато познакомился с касаткой, которая переплыла внутрь.
Быть тебе радостью.
Да.
У каждого человека свой путь.
То, что человек не может считать своим путём другого человека,
— это бред.
В школе меня учили цифрам на обиженных детях (у девочки три яблока, у мальчика семь, на сколько яблок обиднее девочке). Это ложь.
Ты путь, который сам выбрал меня.
Быть мне домом
На краю земли.
Я принесу в себя книги, шерстяной плед и зимнее морозное утро.
Чтобы ты оставалась во мне.
3 / б
Внутри меня море.
Выбивается из берегов и раскидывается мокрым песком в небо.
Я люблю тебя.
Промокшими листьями с запахом фламенко в меня ложатся воспоминания цвета уставшего воздушного змея.
Бархатные мамины руки вдоль шеи и по ключицам. Когда я засыпаю любимым и живым.
Ребра выстукивают ритм швартующихся внутри тебя кораблей.
Кто я, если не якорь?
Просыпаюсь от крика чаек.
Внутри меня моё море убаюкивает твои корабли.
Я люблю тебя.
4 / л
Возможно, я бы и хотел забыть твои руки. Когда они закрывают мои глаза будто морские волны крылья чаек. Или как пахнут по утрам сорванные тобою, по-цыплячьи задорные, цветы.
Возможно, я бы хотел, чтобы твои травяные глаза стали снова просто цвета лета, а не травяное лето — цвета твоих глаз.
Как прежде, наблюдать за фарфоровыми шеями впереди сидящих девушек, подслушивать их щекотные секреты на ухо друг другу и разлетающийся тополиным пухом смех.
Каждый вечер читать свои любимые книги, а по выходным пить чай с малиновым вареньем в папином доме, ходить в кино с одним билетом и никого не спрашивать "тебе не холодно?".
Но если отбросить все "бы".
Нет, никогда не хотел.
2 / 5 / ю
Этот очаровательный огромный шар.
Перекатывается под ступнями.
Я живу головой вниз.
Вывернутый наизнанку.
Счастливый.
У меня нет дома на колёсах.
Но мой дом везде.
Меня научили отдавать себя без остатка словно кофейный росток, улыбаться небесам словно пшеничное поле, названиям всех созвездий словно я сам созвездие, цитатам из полетных дневников Экзюпери словно я сам — слово.
Тому, кто меня поймает, я бы пообещал вечно танцующее сердце.
По утрам оно бы раскрывало ставни к объятьям солнца, по вечерам — распахивало бы дверь и обнимало за плечи теплее зефира, по ночам бы рассказывало о преданности прыгающих пингвинов и ласке испуганных фламинго.
Тот, чьи глаза улыбаются, никогда не знал, что такое тепло.
И вот он стоит, у порога. Ждёт, пока распахнется дверь.
Ловит своими смеющимися глазами моё вальсирующее по потолку сердце.
Пойманный и собранный в гербарий,
Открываю дверь.
Моё тёплое пшеничное солнце
Ждёт рассвета, когда желторотые головки будут любоваться им.
И тобой.
Моё легкое небесное сердце.
ребенок 22 / моя птица будет летать
Моя птица никогда не будет летать.
У неё маленький острый клюв из меди.
Каждое перышко крыла звенит теплее ветра.
Моя птица ночью не спит. Она не закрывает глаза.
Снаружи она холодная и тяжёлая, как осевший якорь, внутри — горячая и лёгкая, как песок Мадагаскара.
Под её веками — облака.
Птица мечтает увидеть небо.
На месте, где должно быть сердце — пустой стук.
Если разбить птицу об стену, то останутся только осколки и сжимающая клюв пружина.
Моя птица не умеет говорить.
Если бы только умела, рассказала бы о млечном пути и чудесах света.
Она знает, когда придёт весна.
Её аметистовые глаза возвращают солнцу лучи. Когда птицы летят домой, внутри себя моя птица встречает каждую из них.
Моя птица никогда не будет летать.
Но она создана птицей. С птичьей душой, но земным шаром вместо сердца.
Моя птица умеет только мечтать.
У моей птицы нет клетки.
Единственная её клетка — мои руки.
Она никуда не улетит от меня.
Каждую ночь мне снилось, что вокруг подушки прыгает пульс, готовый взлететь к небесам.
Я открывал глаза. В комнате только я и птица.
Птица и я.
Я разбил птицу о стену своих снов.
От моей птицы остались осколки, сжимающая клюв пружина и сердце.
Теперь моя птица будет летать.
ребенок 21 / чудак
1 / you
Однажды во сне я разгадал твой принцип пережившей весну снежинки.
У тебя есть смешной чудак, от которого никогда не станет тепло, потому что он чудак.
У чудака под лопатками огромный маяк, о котором он даже не подозревает.
Только по ночам чудак просыпается от спазмов.
Это корабли внутри него не находят берега в бурю и разбиваются о ребра.
По утрам из чудака летят крики чаек. Это птицы не находят убежища от пенистых волн. У птиц ломаются крылья. Волны приносят на берег перья цвета последнего снега.
Зачем же чудаку маяк,
