власти? Для их спасения предадим ли Москву пламени и разорению?
Но не спасём ни их, ни себя сопротивлением бесполезным. Зову вас прибегнуть к милосердию Дмитрия! Зову вас очистить Кремль от ненавистных годуновских клевретов! Зову приготовить место и трон законному царю! — И Богдан спрыгнул с ларька на руки своих холопов.
Всё, что случилось потом, было подобно стихийному бедствию: народ валом двинулся в Кремль.
Дьякон Николай сей же миг побежал в Успенский собор, скоро же рассказал патриарху о том, что увидел и услышал на Красной площади.
— Теперь они подвигнулись и ломятся в Кремль...
Иов слушал торопливую речь Николая молча. Да и что он мог сказать в ответ, понимая суть события до крайности. Он подумал лишь об одном, о том, что боярин Наум Плещеев огласил приговор Годуновым, приговор юному царю Фёдору, всем его приближённым. И всё же Всевышний побудил патриарха к действию. Он попытался пробудить мужество в боярах, в дворянах, в служилых людях, которые находились в соборе, он стал призывать их с амвона:
— Дети мои, Гришка Отрепьев прислал своих послов на Красную площадь. Идите и уймите их! Да тут ли боярин Семён Годунов?
— Видим его! — крикнул кто-то.
Увидел боярина Семёна Годунова и патриарх, сурово произнёс:
— Что же ты бездействуешь? Ты же царёв телохранитель! Где твои рынды? Где кустодии? Где твоя власть над ними?! Именем Всевышнего повелеваю!..
Но боярин Семён Годунов угнул свою седую голову и ничем не выразил былой готовности постоять за родную государеву кровь. После смерти племянника Бориса он сник, растерял свой пыл и ярость, постарел до дряхлости и покорился судьбе. Вскоре же она пришла за ним: он был отправлен в ссылку да в Переславле-Залесском «ненароком» задушен слугами Лжедмитрия.
— Не слышу твой голос, боярин Семён, — напомнил о себе патриарх.
Однако было уже поздно что-либо сделать в защиту государя и всех, кто был близок к Годуновым.
Возбуждённая многотысячная толпа горожан уже заполонила Соборную площадь. Она смяла стражей у кремлёвских ворот, накрыла лавиной небольшой отряд пеших стрельцов, которые и не думали сопротивляться. Часть огромной толпы валом покатила к Успенскому собору и ворвалась в него. Раздались, вопли и стоны: полилась кровь, кого-то затоптали ногами, кого-то из священнослужителей и бояр потащили на суд и расправу. И достали в алтаре собора патриарха Иова и его дьякона Николая. Иов только и крикнул:
— Одумайтесь, дети мои! Покиньте алтарь, и Всевышний простит вам сей грех!
— Долой! Долой раба Годуновых! — закричали с амвона.
— Я не раб! Но есть ваш духовный пастырь, — сурово произнёс патриарх. Он встал на колени перед иконою Владимирской Божьей Матери и сказал последнее: — Здесь, перед святынею России, я был удостоен сана первосвятителя и девятнадцать лет хранил православие. Ноне вижу бедствие церкви, торжество обмана и ереси! Матерь Божия, спаси русскую православную церковь!
Толпа уже не внимала голосу разума. Иова схватили и поволокли из собора. Да потом взяли за руки и за ноги, понесли на Красную площадь чинить бессудную расправу.
С Ивановой колокольни хлынул набатный звон. Сам колокол «Лебедь» в измену пошёл, призывая толпу на новые бесчинства.
Опьянённая, управляемая врагом Годуновых бывшим оружничим Богданом Бельским да бывшим дьяком двора Ивана Грозного Андреем Шерефединовым, вынырнувшим из небытия, толпа разделилась на течения. Одна тысячная лавина потекла грабить патриаршие палаты и штурмовать покои иностранцев, да с особой яростью дома немецких врачей царского двора. А ещё сотни осатаневшего люда бросились вскрывать винные подвалы и погреба, которых в Кремле было немало.
Однако в этом вихревом движении толпы горожан действовала большая орава бунтарей, у которой была особая цель-мета. Под верховодством князей Ивана Воротынского, Андрея Телятевского, Петра Шереметева да думного дьяка Афанасия Власьева бунтари смяли дворцовую стражу, государевых рынд и ворвались в царские палаты. И было сказано Фёдору Годунову, который, словно поражённый глухотой, сидел на троне и смотрел на происходящее безучастно.
— Ты уже не царь державы, Фёдор Годунов! — крикнул дьяк Афанасий Власьев. — На совете городов России ты низложен в пользу законного государя Дмитрия.
Слова дьяка Власьева вызвали на лице юного царя какое-то оживление. Тёмно-карие глаза его забегали по лицам ворвавшихся во дворец. Но душа Фёдора оставалась скованной страхом, который вошёл в неё в тот час, как умирающий отец назвал его наследником престола. Сам Фёдор Годунов никогда не думал о царской короне и не хотел быть царём. Его пугал Мономахов трон. К тому же у Фёдора хватило ума понять, что он не есть законный наследник, что право на престол остаётся за царевичем Дмитрием, ежели это истинный царевич, считал Фёдор. И по этой причине за месяц царствования он не свершил ни одного деяния, достойного государя. Он не сказал слова войску, дабы защищало его от врагов и восстановило мир в державе. Он не согрел тёплым отеческим словом россиян, когда взошёл на престол. В трудный час, когда Лжедмитрий был уже в пределах московской земли, он не собрал воевод-князей, не повелел им собирать рать и идти на врагов отечества. Он даже не поинтересовался казной, не узнал, есть ли у него деньги на покупку пороха и пушек, на пропитание войска.
И царедворцы словно не замечали своего юного царя, не шли к нему за советом. Все они были обуреваемы личными и корыстными делами и показывались на глаза царю лишь для того, чтобы выпросить у него какое-либо благо себе.
Царь Фёдор и просителей принимал безучастно. Кого-то он отмечал по заслугам званием, кого-то волостями оделял, но если бы спросили — кого, он не вспомнил бы ни фамилии, ни имени, ни лица. И в сей миг, когда дьяк Власьев крикнул: «Ты уже не царь державы, Фёдор Годунов», — безвольный Фёдор лишь тихо спросил:
— Несчастные, зачем вы нарушаете клятвы? — и продолжал поглаживать руку матери, сидящей рядом.
Однако заговорщики не вняли этим словам. Они действовали торопливо, дерзко.
— Арестовать Федьку Годунова! — приказал служилым людям князь Иван Воротынский.
И тотчас из толпы, заполонившей Золотую палату, выскочили стрельцы во главе с сотником Микулиным впереди, подбежали к трону и стащили Фёдора на пол.
— Вяжите его! — приказал Микулин.
— Матушка, за что они меня? — крикнул царь Фёдор. Мария Годунова бросилась перед князем Воротынским на колени, со слезами в голосе взмолилась:
— Князь, пощади моего сына! Он не виновен, что судьба дала ему корону.
— Виновен, что взял её, — ответил
