прибыл как раз в момент, когда солдаты легионов, расположенных в Лациуме, собрались на Форуме. Они и подняли Диоклетиана на трибуну, объявив его новым императором.
Решение, впрочем, было не единогласным. Надо сказать, префект Апр собрал солдат для того, чтобы императором провозгласили именно его, а появление Диоклетиана разрушило его план. Люди Апра (а, возможно, и сам Апр) стали кричать, что Диоклетиан виновен в смерти Нумериана. Момент был смертельно опасный. Но за плечами Диоклетиана недаром был богатый опыт общения с легионерами, опыт военачальника и политика – он отлично чувствовал психологию толпы. Он произнес страстную речь, в которой клялся всеми богами (и беря их в свидетели), что не виновен в смерти юного императора. Заключение речи было в высшей степени эффектно: указав рукой на Апра, Диоклетиан прорычал как бы в праведном гневе «Вот виновник убийства Нумериана» и, не давая никому опомниться, тут же пронзил префекта мечом. Гнев оправдывал убийство того, кто был главным соперником Диоклетиана за власть. Так выходец из Иллирии стал императором.
Вечером, по свидетельству Вописка, он якобы сказал своим друзьям, что пришли его поздравить: «Наконец-то я убил назначенного роком кабана!» Впрочем, убедив легионеров, Диоклетиан не убедил историков – какие-то сомнения относительно его участия в судьбе Кара и Нумериана остались по сию пору. Возможно, Диоклетиан, покончив с Каром в далекой Сирии, прибыл в Рим несколько раньше сходки легионеров на Форуме. Возможно, между Апром и Диоклетианом имелся какой-то сговор, они ведь были людьми одной профессии, одного возраста и хорошо друг друга знали по долгим годам службы. Возможно, Диоклетиан в последний момент «переиграл» Апра. Домыслы – удел романистов. Диоклетиан страстно стремился к власти, однако среди свойств его характера нет подлости, а потому представляется невероятным его участие в убийствах что Кара, что Нумериана.
Диоклетиан относился к числу людей холодных и скрытных, управляемого темперамента, крайне рационального и рассудительного ума, а потому в его гонениях на христиан не было ничего от личной ненависти. Вописк утверждает, что временами выражение лица императора приобретало устрашающе зловещие черты, и было видно, как он борется с всплывающей из недр его характера жестокостью. Сила воли у Диоклетиана была огромна и он умел владеть собой – благоразумие побеждало эмоции. Свои решения Диоклетиан никогда не принимал под воздействием «момента» – он все тщательно обдумывал, и часто решения оформлялись приказами спустя дни, недели, а то и месяцы.
Следует особо отметить – власть для Диоклетиана не была, как у подавляющего большинства римских правителей, ценностью самодостаточной. Власть была нужна Диоклетиану для того, чтобы войти в историю спасителем обновленного Римского мира. Хотя он и не был, скорее всего, римлянином по рождению, однако не мыслил себя вне Рима и вне Империи: ради них и во имя них он воевал, рисковал жизнью, вел жизнь полную смертельной опасности, жизнь и физически, и психологически изнурительную.
Он из-за ничтожности своего происхождения не получил систематического образования. Начальные его знания носили характер сугубо практический и профессиональный – нападение, оборона, владение оружием, сооружение лагеря или переправы, выживание в чрезвычайных обстоятельствах… Практицизм свойственен будет Диоклетиану и в дальнейшем. Однако то, каким он предстает в императорском обличий, свидетельствует о его обширных знаниях в самых различных областях. Было бы неверно называть Диоклетиана интеллектуалом – для этого ему недостает широты взглядов, но для несения бремени власти он оснащен был весьма основательно! Источники утверждают, что Диоклетиан часто погружался в размышления и при этом взгляд его сосредотачивался, а выражение лица становилось величественно-воодушевленным.
Аврелий Виктор свидетельствует, что император был полон «высоких замыслов». Как и Аврелиан, он хорошо понял, что традиционная форма Принципата, при которой сохраняются не только республиканские институты, но, что важнее, сохраняется архаическая, т. е. «полисная», «республиканская» философия власти (где власть есть сумма должностей и взаимный договор правителя и сословий, прежде же всего – элиты и армии!) – эта форма уже мертвая, ее реанимация невозможна.
Пройдет полторы тысячи лет, и французский философ-просветитель Монтескье изложит свое видение на естественную форму государственного управления. По его мнению, для «малых государств» подобает республиканская форма; для «крупных государств» (сегодня мы бы сказали – мононациональных) – форма «просвещенной конституционной монархии», когда верховный (но потомственный!) правитель оказывается не «над», а «под» законом. Для огромных же государств (т. е. многонациональных) подобает «сакральная деспотия» хотя, конечно, и «просвещенная», иначе бы какой же Монтескье был «просветитель»?!
Римские катакомбы
Но задолго до Монтескье к этому соображению путем пристального наблюдения и целенаправленно-практических размышлений пришел Диоклетиан. Империя объединяет множество народов, многие из которых имеют древнюю культуру и опыт государственности. Народы эти разбросаны на огромных пространствах, в различных ландшафтах и климатах. Смысл Империи – в несении цивилизации в эти народы.
Однако развивая окраины, Империя сама же усиливает их сепаратизм. Ведь кроме всего прочего Империя приносит туда и понятие «гражданства» – вчерашние варвары служат в армии и в органах имперской и муниципальной власти, они становятся полноправными «римскими гражданами». И следовательно, они могут счесть центральную власть (т. е. власть Рима), обретя самодостаточность, обременительной и нецелесообразной, а значит – «расторгнуть договор» с этой властью.
Собственно, это уже и начинало происходить. И процесс этот далее лишь будет усиливаться. Можно, конечно, отправить туда войска и разгромить инсургентов[5] – и, опять же, Империя это уже делает. Но однажды – и, видимо, очень скоро! – она не сможет достойно реагировать на все вызовы. И тогда Империя погибнет!
Выходец из общественных низов, солдат и циник (как, впрочем, и любой политик) Диоклетиан очень хорошо знал основополагающее значение идеи, которая должна сцеплять воедино разбухшее и пестрое тело страны. Такой идеей, по причине мертвости «римских добродетелей», должна стать идея сакральности власти, превращение верховного правителя в «божество» по примеру восточных держав.
Был ли сам Диоклетиан религиозен, это, конечно, за давностью лет вопрос открытый. Скорее всего он, как и подавляющее число его коллег по власти, был суеверен и не более, т. е. верил в «духов места», в месть «духов умерших предков». Атеизм довольно рано поселился в выхолощенных душах римской элиты, которой ближе и понятнее были неоплатоники и прочие гностики, чем мистические вероучения. То, что ища опоры для власти, ища той идеи, что соединяла бы Империю, Диоклетиан, что наз., «прошел мимо» христианства, не увидел в нем единственную спасительную и универсальную форму возрождения Империи, весьма красноречиво говорит о том, что он вполне, в сердцевине своей, атеистичен и совершенно лишен религиозного опыта.
И до захвата власти, и долгие годы после этого в окружении Диоклетиана было довольно много христиан, в частности, ими были его жена Прииска и дочь Валерия.
