неторопливо сыпались мельчайшие снежные кристаллики. Подставишь ладонь — не видно, посмотришь в небо — они в лучах фонарей, как слюдяная пыль, вспыхивают и тут же угасают.
До дежурного магазина оставалось еще два квартала. Нилыч поскрипывал валенками, с наслаждением дышал звонким морозцем и опять думал про Юрку, чем-то очень похожего на сына.
На ходу достал портсигар и спички, повернулся лицом к фонарю, вставил сигарету в широкий, плоский мундштук, что прошлым летом выстрогал на рыбалке из березового корня, прикурил, с жадностью затянулся и закашлялся.
«Тьфу, опять забыл. Вот ведь память-то какая. Хлебнул дымку — и будь здоров…».
У Нилыча последнее время сердце побаливало. Врач сказал: «Бросьте курить». — «Не смогу, привык». — «Тогда хоть дым в себя не вдыхайте». И вот Нилыч по-прежнему носил с собой сигареты, по-прежнему частенько закуривал, но только не затягивался, а просто «фукал» дымом. А иногда забывался.
Вот и сейчас глотнул. Бросил сигарету в снег и ускорил шаг. Шел сквозь шум и гомон ребятни. В скверах, что тянулись по середине проспекта, были устроены ледяные поля, горки, карусели… Одну улицу, выходящую на проспект, совсем перегородили и залили — сплошной лед. Конькобежцев на ней — видимо-невидимо.
Сколько заливистого смеха, беззаботной шаловливости, ухарства! Нилыч посматривал на детей, улыбался и вспоминал свое детство.
«Никелем поблескивают, сталью, а мы… Деревянную колодку вытешешь, железкой подкуешь и — пошел. Санок не было — намораживали лед на доску и катались. Сами изобретали… Теперь уж не то… Дожил-таки, дожил!.. А будет ведь еще и не такое. Пожить бы тебе, старый, еще пару семилеток, посмотреть бы своими глазами на коммунизм. Хоть одним глазком!..»
Подходя к дежурному магазину, Протас Нилыч увидел, как из двери вывалилась толпа. Мелькнула кубанка милиционера. Добавил шагу, выкрики стали понятнее, и тут услыхал голос Юрки.
— Я — рабочий! Понял?.. Ну и выпил, а тебе что?.. Я на свои, заработанные…
«Эх, черт, так и думал…» — Расталкивая зевак, Протас Нилыч бросился в середину толпы и закричал:
— Юрка, Юрка, чертов сын!.. Что он сделал, товарищ милиционер?
Оказывается, Юрка пришел в магазин, уже пошатываясь, и попросил водки, а ему продавщица сказала: «Товарищ, вам хватит…» Вот он и расшумелся.
— А что я, ну что? Я на свои деньги, — огрызался Юрка. На Нилыча не смотрел, будто его и не видел. Нилыч мигнул милиционеру и взял Юрку за локоть:
— Пошли, Губанов, будет орать. Пошли, нам по пути.
— Н-нет, н-не по пути, — сопротивлялся Юрка, — Вы на поселке живете, а я в интернате. И вообще… Нам с вами не по пути. Понял? Выслуживаетесь, а я… — он рванулся, но Протас Нилыч стиснул ему руку.
— Замолчи, брюзга! «Выслуживаетесь…» Дело требовало, вот и выточил. Мне перед государством, нечего выслуживаться, оно мое!
— Государство ваше? Классно! А смеяться надо мной… Думаете, уж молодой так…
— Говорю, тише, не ори. Ты же рабочий. В родном городе должен хозяином быть.
— Хозяином? — Юрка приостановился и спросил: — Хозяином? Вот, вот. А я мильтону что говорил?
— Так ведь хороший хозяин… он в своем доме сам за порядком следит, а ты? Да не шатайся, крепись, вон общежитие. Войди так, чтобы… Выпил на грош, а на рубль дебош.
Но Юрка и по коридору шел, пошатываясь и покрикивая. Из дверей высовывались чубатые головы. Из красного уголка выбежала орава ребят, среди них был и Андрейка с балалайкой в руках. Сначала он трынкал одной струной, а когда ближе подошли — узнал токарей, сунул балалайку за спину и сощурился:
— О-о, нализался! Ну теперь уж мы тебя разрисуем!
— У-у, тварюга… — Юрка заскрипел зубами и рванулся к нему.
Нилыч удержал его:
— Не смей! Идем.
Завел его в комнату, уложил на кровать. Тот не сопротивлялся. Закрыл глаза, казалось, уснул. Нилыч начал стаскивать с него валенки и тут увидел, что у одного стелька отваливается, а у другого она уже медной проволокой прихвачена. Снял валенки, посмотрел на лих, покачал головой.
— Эх, молодятинка! Ноги наружу, а он — за рюмку. Лупить-то вас некому.
Юрка чуть слышно пробормотал «лупить» и улыбнулся, словно во сне, но тут же встрепенулся, открыл глаза, сел и громко закричал:
— Лупить!.. А кто меня лупил? Некому было. Почему у меня — ни отца, ни матери, а? Почему? Всю жизнь один, а этот рыжий… И вы… Все вы только…
Он склонился и заплакал, комкая в кулаках свой черносмолистый чуб.
Протас Нилыч обхватил Юрку и снова стал укладывать в постель.
— Ну нет отца. У тебя у одного, что ли? Не ребенок. Ты — рабочий и нечего нюни распускать. У тебя на войне отца убили, у меня сына… Живете тут, как у христа за пазухой. Не то что мы раньше. Бывало, голодный, разутый… И не плакал. Я двенадцати лет на завод пошел. Двенадцати!
Нилыч сидел на краю кровати, ворошил волосы Юрки, не мигая, смотрел через окно куда-то вдаль, и теперь уже тихонько, словно про себя говорил:
— А мы тогда не только работали… Вам не узнать такого. О баррикадах читал?.. Я отцу патроны подносил. Пуля скоблянула мою руку, присел, заплакал. А отец перевязал рану и сказал…
Нилыч вдруг замолчал, опустил голову.
— Ну что он сказал? — проявил вдруг интерес Юрка.
— Он тогда вытер шершавой ладонью мои глаза и сказал, что я молодец…
«Молодец!.. — Юрка мысленно повторил это слово и откинулся на подушку. Его почему-то так поразило это слово, что даже в голове посветлело, хмель вроде прошел. — Его похвалили… Старшие сказали ему — молодец. Заслужил. Он заслужил! — восхищался Юрка. — А я нет… Мне никто еще не говорил этого слова. Почему же я… Неужели?.. «Молодец!» — Он опять приподнялся на локте, с любопытством посмотрел на старого токаря. Нилыч покачал головой.
— Что ж, брат, печаль не вечна. Ты сам скоро будешь отцом. Вот поработаешь, женим тебя — И будь здоров. Так жизнь-то и идет: одни растут, другие старятся. Диалектика!.. Ну, заболтались мы с тобой. Спи. — Он накрыл Юрку одеялом, ткнул тихонько под бок и улыбнулся: — Спи, спи давай. Рабочий!
Юрка почувствовал, что от одеяла повеяло теплом, все тело начало расслабляться. Опьянение снова вернулось, и он крепко уснул.
Нилыч сунул под мышку валенки и вышел из комнаты. Но прежде чем покинуть общежитие, разыскал Андрюшку.
— В стенгазету его не надо. Горячий он — сирота, понимаешь. Стенгазета — лекарство хорошее, но… как тебе сказать… Словом, врачи говорят: всякая болезнь требует своего лекарства. Так-то. Словом, не рисуй его, Андрюша, подожди, мы так его, тихонько.
— Но ведь он общежитие позорит. От рук отбился: «Иди дежурить» — «Мне некогда», «Запишись в
