снопы. Когда работает, тот ревет так, словно вырвался из самого ада.
Для последнего оставшегося каштана все это происходит за пару новых борозд, за дюйм прибавившихся годовых колец. Дерево увеличивается. Его кора спиралью восходит вверх, подобно колонне Траяна. Зубчатые листья превращают солнечный свет в материю. Оно не просто выживает; оно процветает, зеленый шар здоровья и энергии.
Второго июня нового века Юрген Хёл лежит в кровати, в отделанной дубом комнате наверху дома, который он построил и который больше не может покинуть, смотрит в слуховое окно на соцветия листьев, плывущих и сияющих в небе. Паровой трактор сына грохочет на северных сорока акрах, но Хёл ошибочно принимает этот гром за скверную погоду. От веток кровать покрывается солнечными пятнами. Из-за зеленых зубастых листьев, сна, который Юрген когда-то видел, видения о росте и процветании, ему снова кажется, что вокруг его головы дождем проливается пир.
Он спрашивает себя: почему у такого прямого и широкого дерева кора изгибается и извивается? Может, дело во вращении Земли? Может, оно пытается привлечь внимание человека? За несколько сотен лет до того каштан на Сицилии диаметром в двести футов укрыл испанскую королеву и сотню ее конных рыцарей от разыгравшей бури. И это самое дерево на сотню лет и даже больше переживет человека, который о нем никогда не слышал.
— Ты помнишь? — Юрген спрашивает женщину, что держит его за руку. — Проспект-хилл? Как мы наелись в ту ночь! — Он кивает в сторону лесистых веток, земли за ними. — Я дал тебе это. А ты дала мне… все! Эту страну. Мою жизнь. Мою свободу.
Но его держит за руку не жена. Ви умерла пять лет назад от инфекции легких.
— Поспи, — говорит внучка и кладет руку деда на его изнуренную грудь. — Мы все будем внизу.
ДЖОН ХЁЛ ХОРОНИТ ОТЦА под деревом, которое тот посадил. Трехфутовый чугунный забор окружает россыпь могил. Каштан с равной щедростью отбрасывает свою тень на живых и мертвых. Его ствол уже стал таким толстым, что Джону его не обнять. Нижний круг выживших ветвей находится так высоко, что не достать.
Каштан Хёла становится достопримечательностью, фермеры зовут его «страж-древом». По воскресеньям, выезжая на пикники, по нему ориентируются семьи. Местные пользуются им, давая наставления путешественникам, как одиноким маяком в поле зерна. Ферма процветает. Теперь есть первоначальный капитал, чтобы расти и расширяться. Отец умер, братья разъехались по своим делам, и Джон Хёл волен покупать все машины, какие пожелает. В сарае с оборудованием появляются жатки, веялки и сноповязалки. Джон едет в Чарльз-сити, чтобы посмотреть на первые двухцилиндровые тракторы на бензине. Когда начинают проводить телефонные линии, он сразу подписывается, хотя стоит это целое состояние, и никто в семье не понимает, какой толк будет от такой штуки.
Сын иммигранта поддается болезни бесконечных улучшений еще до того, как от нее появляется эффективное лечение. Он покупает себе фотоаппарат «Кодак Брауни № 2». «Вы нажимаете на кнопку, мы делаем все остальное». Ему приходится посылать пленки на проявку и печать аж в Де-Мойн, и на снимки он тратит гораздо больше двух долларов, что стоила камера. Джон фотографирует жену, та с помятой улыбкой, одетая в ситцевое платье, позирует рядом с новым механическим катком для белья. Он фотографирует, как дети управляют тяжеловозными лошадьми с провислой спиной, тянущими зерноуборочные комбайны. Он фотографирует семью на Пасху, в их лучших нарядах, женщины вплетены в чепчики, мужчины придушены галстуками-бабочками. Когда открыточных видов Айовы уже не остается, Джон обращает камеру на своего ровесника, Каштан Хёлов.
Пару лет назад он купил младшей дочке на день рождения зоопраксископ, но девочке быстро стало скучно, и теперь Джон играет с ним сам. Все его мысли занимают стайки хлопающих крыльями гусей и парад вставших на дыбы мустангов, оживающих на глазах, когда начинает вращаться стеклянный барабан. Ему в голову приходит блестящий план, как будто он сам его придумал. Джон решает всю свою оставшуюся жизнь снимать дерево и так посмотреть, как оно будет выглядеть, ускоренное до ритма человеческих желаний.
В техническом магазине он покупает треногу. Потом устанавливает разбитый точильный камень на пригорок рядом с домом. И в первый день весны 1903 года Джон ставит «Кодак Брауни» на позицию и снимает страж-каштан, уже пускающий листочки. Спустя ровно месяц на том же самом месте, в то же самое время он делает еще один полноразмерный портрет. После чего каждое двадцать первое число каждого месяца он стоит на этом пригорке. Съемки превращаются в ревностный ритуал, даже в дождь, снег или испепеляющий зной, это литургия Хёла, прославляющая Церковь распространяющегося бога растительности. Жена безжалостно его дразнит, как и дети. «Он все ждет, что дерево выкинет какой-нибудь трюк».
Когда Джон собирает двенадцать черно-белых снимков первого года и перелистывает их большим пальцем, то им особо нечего предложить. В одно мгновение дерево словно ниоткуда выпускает листья. В следующее — разворачивает их навстречу сгущающемуся свету. В остальном, ветви просто вытягиваются. Но фермеры — люди терпеливые, испытанные жестокими временами года, и если бы их не преследовали мысли о грядущих поколениях, они бы навряд ли продолжали пахать землю каждую весну. Джон Хёл снова восходит на пригорок 21 марта 1904 года, как будто у него тоже в запасе пара сотен лет, чтобы задокументировать то, что время прячет у всех на виду.
В ДВЕНАДЦАТИ СОТНЯХ МИЛЬ К ВОСТОКУ, в городе, где мать Джона шила одежду, а отец строил корабли, происходит катастрофа, о которой поначалу никто даже не узнает. Убийца попадает на землю из Азии, вместе с китайскими каштанами, предназначенными для изысканных садов. Дерево в Зоологическом саду Бронкса дает осенние цвета в июле. Листья сворачиваются, сгорают до коричного оттенка. На разбухшей коре проступают кольца оранжевых пятен. Древесина поддается от малейшего нажатия.
Всего за год оранжевые пятна поражают каштаны по всему Бронксу — плоды паразита, который уже убил своего хозяина. Каждая язва выпускает тысячи спор, разлетающихся по ветру и вместе с дождем. Городские садовники начинают контратаку. Они срезают зараженные ветки и сжигают их. Опрыскивают деревья известью и медным купоросом из цистерн на лошадиной тяге. Но всего лишь распространяют споры дальше на лезвиях тех самых топоров, которыми срубают жертв. Исследователь из Ботанического сада Нью-Йорка опознает убийцу: это грибок, еще неизвестный человеку. Он публикует результаты и оставляет город на потребу летнему зною. Когда же возвращается несколько недель спустя, ни один каштан уже не спасти.
Смерть мчится по Коннектикуту и Массачусетсу, преодолевая по дюжине миль в год. Деревья падают
