- Что, думала, я тебя уговаривать буду? Положа руку на сердце, я очень даже допускала такое развитие событий, в противном случае я вряд ли стала бы разыгрывать из себя оскорбленную добродетель. Все-таки не далее как два года назад он сам (редактор) сманил меня в "Губернский вестник" громадным, по нашим провинциальным масштабам, окладом и свободным режимом работы, коий я фривольно именовала "беспривязным содержанием". До того я работала в "Вечерних известиях", откуда меня не хотели отпускать. Но когда я огласила предложенные мне в "Вестнике" условия, редактор "Вечерки" только развел руками и философски заметил:
- Против лома - нет приема...
Ныне я выслушивала совсем другое, во всяком случае, горестными сожалениями здесь и не пахло.
- Уговаривать я тебя не собираюсь. А если ты рассчитываешь, что тебя будут рвать на части и зазывать во все газеты, то совершенно напрасно. Ты теперь котируешься на общих основаниях. Забудь про "первое перо", перьев этих теперь столько наплодилось, и все молодые, хваткие, быстрые... Так что ты немножко не ориентируешься в обстановке...
Редактор брезгливо отодвинул лист бумаги с моим заявлением и сделал вид, что меня в его кабинете нет. Я вышла, на прощание громко хлопнув дверью. Точнее, я хотела ею громко хлопнуть, но последнее, к сожалению, технически невозможно из-за того, что эта самая дверь тщательно обита кожзаменителем, а посему закрывается медленно и беззвучно, как врата рая перед неисправимыми грешниками. Дабы они могли в полной мере осознать, чего именно лишаются по причине сумасбродств и излишеств, совершенных в грешной земной жизни.
Между прочим, насчет молодых и прытких редактор был прав, грустно подумала я, меряя шагами безлюдный коридор. Этих и в самом деле развелось, как мышей в хорошем амбаре. Что за беда, если они были необразованными дилетантами? Времена сильно изменились, и теперь с экранов телевизоров обворожительно улыбались очаровательные блондинки, всего лишь не выговаривающие каких-то тридцать две буквы алфавита, а репортерский хлеб в газетах грызли вчерашние пэтэушники, которые успешно научились пользоваться вокабуляром Эллочки-людоедки. Ну и плевать, из принципа не стану искать работу, куда денутся - сами позовут!
С тех пор прошло две недели - мне никто не звонил и никуда не звал. И это при том, что в городе полтора десятка газет, три радиостанции, две местные студии телевидения и два кабельных канала! Моя жизнь лежала в руинах, а я сама была погребена под ними. Следовало разгрести развалины и, засучив рукава, снова взяться за строительные работы. Но я не находила в себе для этого ни сил, ни желания.
Глава 2
Итак, уже две недели я сидела в тоске и одиночестве, зализывала раны и придумывала подходящие эпитеты неблагодарному человечеству, которое забыло меня, как забывают старый зонтик в трамвае. Неудивительно, что каждый телефонный звонок действовал на меня точно призывный голос трубы на боевого коня. Но телефон большей частью молчал, никто меня не домогался, если не считать какого-то психа, который три раза подряд ошибался номером и требовал некоего Леню. Что до заманчивых предложений о трудоустройстве, то таковых не поступало, а проявить встречную инициативу мне не позволял внутренний ступор под названием болезненное самолюбие. В общем, я решила держаться до последнего. Вопрос - насколько меня хватит, учитывая, что бережливостью я никогда не отличалась и деньгами, впрочем, как и продовольствием, на черный день не запаслась.
К началу третьей недели добровольного затворничества я одичала до такой степени, что упорное молчание телефона меня уже не удивляло и даже как будто устраивало. Если что и нарушало тишину, в которую я сама себя погрузила, так это методичная капель из подтекающего крана на кухне. Раньше, когда я и дома-то практически не бывала, я ее не замечала, а теперь она действовала мне на нервы. Честное слово, не квартира, а камера пыток! В конце концов я даже вознамерилась устранить течь собственными силами, но, слава Богу, руки у меня до этого так и не дошли, потому что еще неизвестно, к чему могла бы привести моя самодеятельность. А отвлек меня от этой задумки телефонный звонок. Трубку я подняла не сразу, сначала убедилась, что это не слуховая галлюцинация.
- Слушаю, - дохнула я в мембрану.
- Привет, Капитолина! - бодро отозвалась трубка незнакомым мужским баритоном.
- Кто это? - растерянно пробормотала я.
- Некий Вениамин Литвинец! - представился бодрый баритон. - Надеюсь, помнишь еще такого?
Фамилия показалась мне знакомой, но добрая минута на размышления у меня все-таки ушла. Литвинец, Литвинец... О Господи!
- Венька, ты, что ли? - уточнила я.
- Вспомнила наконец-то! - обрадовался баритон. - А я знал, что ты меня не забыла!
Надо же, какой незабываемый! Лично я подивилась, как много у меня в голове ненужной информации, которую по-хорошему давно следовало бы стереть из памяти, не потому что она какая-то там особенно неприятная, просто зачем хранить в сознании лишнее?
Ладно, поговорим о Веньке. Сейчас ему, если я не ошибаюсь, лет тридцать пять или около того, а познакомились мы с ним, когда вместе начинали журналистскую карьеру на местном радио. Венька был маленьким, круглым типчиком с блудливыми глазками, жутко падким до женского пола. Представительницы последнего, правда, не спешили отвечать ему взаимностью, а потому его всегдашняя озабоченность не имела естественного выхода. Дошло до того, что он предпринял несколько отчаянных попыток утолить свою непреходящую страсть не с кем-нибудь, а со мной. Помнится, это было так смешно, что я даже не разозлилась. А Венька только печально вздохнул:
- Эх, Капитолина, жалко, что мы не подходим друг другу по геометрическим параметрам, из нас бы такая отличная пара вышла!
Под "геометрическими параметрами" Венька имел в виду соотношение моего гренадерского роста с его "метром с кепкой".
Так и не продемонстрировав особенных достижений на поприще корреспондента областного радио, Венька подался в политику. Тут как раз очень кстати до нашей губернии докатилась первая, довольно мутная перестроечная волна, которая, отхлынув, унесла с собой Веньку, и не куда-нибудь, а в столицу. Конкретно это выглядело так: Венька сел на хвост к одному из записных губернских демократов, подвизавшись на должности его помощника, а когда демократа выбрали народным депутатом, последовал за ним. С тех пор ни от демократа, ни от Веньки не было ни слуху ни духу. Одно могу утверждать, эта двойная потеря никак не отразилась на губернской жизни. Про себя я вообще скромно помалкиваю. И вот теперь Венька возник в моей телефонной трубке, непонятно зачем и почему.
- Ты откуда звонишь? - спросила я Веньку на всякий случай.
- Думаешь, из Москвы? - хохотнул Венька. - Нет, моя милая, я звоню из нашего с тобой родного городка. Здесь я, Капуля, здесь, ласточка моя, и жажду тебя немедленно лицезреть. Я слегка опешила:
- Это еще зачем?
- Ну ты меня разочаровываешь! Это же так естественно: старые друзья встречаются вновь!
