Другим моим развлечением были прогулки по тем местам которые я обозревал с крыши.
Сто тысяч русских в новом городе, тридцать тысяч китайцев в Фуцзядане и четыре с лишним тысячи японцев на пристани — так распределилось население города. Сравнивать уклады их жизни тоже было весьма занимательно. Распутный и горделивый дух окрестностей Китайской, зычная шумиха Фуцзяданя, жуткие сцены Нахаловки... Все это напоминало толчею мошкары в воздухе.
Слоняясь по улицам, я невольно запоминал названия банков, обменных пунктов, фабрик, магазинов, ресторанов, театров и притонов, где принимали так называемые амазонки. В штабе сражу же оценили это качество рядового Уэмуры и постоянно посылали меня с разными поручениями.
Отправляясь куда-либо, я всякий раз узнавал о Харбине что-нибудь новое, и со временем старые журналы, которые я скупал пачками, заняли не одну полку. Будучи склонным к литературе юношей, я не встретил в штабе подходящего собеседника и, как белая ворона, находил утешение в книгах.
Честно говоря, несмотря на прогулки по окрестностям и походы на крышу, Харбин навевал скуку. Как правило, чем крупнее город, тем более яркое впечатление он производит, но Харбин со временем стал видеться мне бестолковым и лишенным сути. Монотонность линейность, которыми руководствовались русские, строя, словно сговорившись, прямые дороги и мозаичные клумбы, были непонятны и порождали тоску в японской душе.
Каждый новый день не отличался от прошедшего. Бесправный рядовой, я изнывал от рутины, ощущая тягучесть времени и безбрежность пространства. Целая вселенная уподобилась гигантскому зевку. Но поскольку однажды я появился на этот свет, мне не оставалось ничего иного, как подчиниться заведенному миропорядку...
Было начало сентября, понедельник. Пошла пятая не деля моей непреодолимой штабной скуки. В тот день случилось одно происшествие, способное ненадолго ее развеять, так я думал поначалу. Но в действительности это была искра, запалившая фитиль событий, которые повлияли на ход войны в Сибири и Маньчжурии!
А случилось вот что: офицер Хосигуро, приписанный к интендантскому отделу, сбежал вместе с переводчиком Тонаси, также приписанным к штабу, прихватив сто пятьдесят тысяч иен казенных средств.
Пропажа обнаружилась в понедельник утром. В ходерасследования выяснилось, что интендант Хосигуро снял деньги со счета в филиале банка Кореи в субботу утром, а затем как ни в чем не бывало вернулся в штаб, где занимался привычными делами. Скрылся он, вероятно, в ночь на воскресенье. Ревизия бухгалтерских книг также выявила недостачу у Хосигуро полутора тысяч иен. Похоже, боясь проверки, которая ожидалась в ближайшем будущем, он решил «наелся яда — грызи тарелку».
Переводчик Тонаси прибыл в Харбин в конце июля, и его сразу же усадили переводить заметки генерала Хорвата. За прошедшие месяцы он, как видно, сблизился с Хосигуро — мужчины частенько ходили вдвоем по кабакам. Ни тот ни другой не принимали участия в боевых действиях и были трусоваты. Неудивительно, что товарищей сочли сообщниками. Вдобавок, по словам офицеров, их развратили сцены жизни на широкую ногу русских эмигрантов и распущенность других японцев, свойственная людям, которые находятся за границей.
Реакция рядовых оказалась еще жестче. На этой войне им было совсем не сладко: опустошенные, они смирились с судьбой, но, когда приходилось сталкиваться с партизанами или повстанцами (те появлялись как черт из табакерки), солдат, словно стадо на пороге бойни, охватывал ужас. Теперь же, ко всему вдобавок, в их рядах появилось двое предателей, что было совсем невыносимо. Изменники не являлись рядовыми, но это обстоятельство не умаляло произведенного эффекта: окажись те поблизости, их бы расстреляли заживо.
В штабе, конечно же, царила суматоха. Мы недоуменно смотрели на изменившиеся лица людей из тайной полиции, жандармов и работников банка, когда ответственный дежурный приказал оставить в одной из комнат третьего этажа лишь десять стульев, а остальные перенести в танцевальный зал на четвертом этаже. Затем в наспех сооружен ном поисковом штабе (пока назовем его так) собрались шестеро жандармов. На почетном месте сидел поручик, слева — фельдфебель, справа — младший унтер-офицер, еще присутствовало три ефрейтора. Все они были известны как толковые специалисты.
Поначалу черные петлицы вызывали у меня уважение. Поэтому, когда офицеры расселись и в комнате воцарилась напряженная атмосфера, мне показалось, что они вот-вот поймают преступников. Конечно, сам я в ту пору еще не был ни в чем виноват...
Как только комиссия собралась, вызвали одного из моих товарищей, а после полудня удрученный ефрейтор позвал меня.
— Эй, Уэмура, заменишь его. — Фельдфебель наорал на меня и потребовал человека, который хорошо знает Харбин. — Без тебя никак!
Я улыбнулся и бодро взбежал по лестнице, ощущая себя героем детективной пьесы.
В поисковой комиссии, кроме упомянутых персон, сидели прикомандированный к штабу майор пехоты по прозвищу Усатый Дарума, бледный поручик в очках для близоруких — его прислали из тайной полиции, и на почетном месте интендант первого разряда, похоже, ответственный. Они только что закончили допрашивать свидетелей в гостинице «Центральная».
Я занял место у входа, предназначенное для дежурного, и принялся внимательно наблюдать за происходящим. Конечно, мой интерес был продиктован смертной скукой, однако я постарался запомнить каждое услышанное слово. А что, если удастся самостоятельно поймать преступника? Признаюсь, меня посещали честолюбивые мысли, хоть по натуре я весьма замкнутый человек. Присутствуя на совещании поисковой комиссии, я вновь ощутил живой интерес, чего не случалось со мной очень давно.
К утру щупальца поисковой комиссии распространились во все стороны за пределы Харбина: до Пограничной на востоке, Нингуты с Хайлунем на севере, Цицикара и Маньчжурии на западе, Чанчуня и Шэньяня на юге. Оставалось только ждать, когда вор угодит в капкан и прозвенит колокольчик.
Интендант Хосигуро (что переводится с японского как «черная звезда» — прим. пер.) обладал говорящей фамилией. Невысокий горделивый брюнет, он был чрезвычайно привередлив и обидчив. Столь обидчивыми бывают лишь интенданты и музыканты, за что их, как правило, презирают настоящие военные. Хосигуро кричал на всякого, кто не отдавал ему честь (в военное время подобный политес казался излишним), и о нем ходила дурная слава.
А вот к переводчику Тонаси, второму беглецу, окружающие не испытывали ненависти. Рядовые скорее пренебрегали им. Дамский угодник с лицом невзрачным, как блин, он Кончил языковую школу и обладал великолепным послужным списком. Кроме находчивости Тонаси мог похвастаться великолепным знанием русского языка и устного, и письменного. Сразу по прибытии он стал своим среди специалистов, которые работали на третьем этаже. Причем ценили его
