ужасного. Два месяца назад, в день рождения Тычинки, я чуть не объелся божественными блинами, которые испекла уважаемая Роза Петровна. Я их тогда съел целых два десятка с паюсной икрой, с лососиной, с растопленным маслом, со сметаной, запил заветной настоечкой на тысячелистнике…
— Все погибло! — простонал Тычинка и упал в кресло. Я дал ему валерьянки.
— Расскажите, что случилось?
— Возьму себя в руки и попробую вам рассказать все подробности.
Тычинка опрокинул вторую рюмку валерьянки, нервно протер свои очки и начал более или менее спокойным голосом:
— В нашем архиве примерно лет двенадцать назад состоял на службе один пожилой библиотекарь. Ах, какой был прекрасный человек! Всем интересовался, много ездил. Увы, он скончался еще до войны. А лет за пять до смерти ему пришлось побывать в Любце. Вы о таком городе слышали? Ровесник Москвы, там имеется много памятников архитектуры, свой кремль, не уступающий Московскому. А Золотой Бор находится в двадцати километрах от Любца. Вот я и хотел дать вам незначительное поручение… И все погибло! — вновь простонал Тычинка.
Я ему подал третью рюмку валерьянки.
Тычинка выпил, вытер пот со лба и продолжал:
— Проживал когда-то в Любце, в маленьком домике, некий гражданин, по слухам нелюдимый, сердитый и скупой. Направился наш библиотекарь к нему с целью выяснить, нельзя ли у сего гражданина купить старинные книги. Библиотекарь ошибся дверью и очутился в прескверном чулане, пропахшем мышами, и знаете, что он там обнаружил? На стене, между развалившимся шкафом и рассохшимися бочками, висел покрытый пылью портрет. Библиотекарь полой плаща смахнул пыль с полотна и увидел такое изумительное произведение искусства, что… одним словом, увидел девушку — красавицу с темными волосами, в сиреневом платье с кружевами. Он так и остолбенел. Портрет был написан несомненно выдающимся художником. Черные печальные глаза красавицы, знаете, горели эдаким вдохновенным огнем. Неожиданно выскочил хозяин, обругал библиотекаря, назвал чуть ли не вором и выгнал вон.
— А кто же был художник? — спросил я.
— Неизвестно. В том-то и дело, что неизвестно. — Тычинка болезненно сморщил ниточки бровей. — В правом нижнем углу портрета библиотекарь едва разобрал загадочную надпись: «Я не могу даже подписаться». Что значат эти слова? Какой в них смысл? И до сегодняшнего дня никто и понятия не имеет о существовании того портрета. Я все собирался сам отправиться на поиски, но ведь я вообще никогда не любил передвигаться, а там началась война, а там я несколько постарел… И знаете, в чем самая трагедия? Ни фамилия сего хранителя, ни его адрес также неизвестны. — Тычинка в отчаянии всплеснул крохотными ладошками. — Тогда наш библиотекарь начертил, как пройти от базарной площади к тому дому. Я этот план как зеницу ока берег в одной книге. Сейчас я нашел эту книгу, перелистал ее — плана нет. Я спросил Розу. И что же выяснилось? Тогда, перед моим днем рождения, она решила произвести генеральную уборку, стала вытирать пыль на книжных полках, а после уборки затеяла печь блины. И такое несчастье, такое несчастье! Она накрутила этот драгоценный документ на палочку для подмазки сковороды. Только одно сохранилось в моей памяти: тот дом стоит на одной из окраин города, но на какой окраине, восточной или западной, северной или южной, простите, позабыл. Впрочем, я полагаю, Любец — город небольшой, вы и так найдете.
Вспомнились мне глаза умирающей Газели, сиречь супруги уважаемого Тычинки.
«Чтоб ей пусто было!» — отругал я про себя Розу.
— Да кто же подмазывает сковороду бумажкой? — громко спросил я Тычинку.
— Да план-то был вычерчен не на бумажке, а на первосортной полотняной кальке. Она ее сперва в кипятке выстирала, а уж потом накрутила на палочку! — жалобно воскликнул тот.
«А ведь поиски портрета, — подумал я, — тоже очень заманчивое и самое настоящее изыскательское занятие».
— Уважаемый Иван Иванович, успокойтесь, пожалуйста. Обещаю вам сделать все возможное и все невозможное и попытаться таинственный портрет разыскать даже и без вашего плана, — торжественно произнес я.
Глава вторая
Можно ли убить сразу трех зайцев?
Дней через десять я и Соня уже катили в поезде, собираясь прожить в Золотом Бору до конца моего отпуска.
Из трех изыскательских поручений, которые мы намеревались выполнить, самое главное было, конечно, поиски портрета.
— Грибов, ягод насобирать — пустяки какие! — рассуждали мы с Соней. — Побывать раза два-три в лесу, и все. Камни? Вряд ли это так уж трудно по оврагам лазить! А вот портрет…
Поезд миновал дачные места. Березовые и сосновые леса мелькали за окном, а я все думал и думал о портрете, и, признаться, робость начала меня охватывать. Не слишком ли трудную задачу я взял на себя? Ну, приедем — увидим.
Вещей у нас было великое множество; мы завалили ими обе третьи полки да еще под лавку засунули два чемодана, рюкзак с сахаром, тюк с кастрюлями и стеклянными банками.
Геологический молоток с виду похож на обыкновенный, только ручка у него длинная, как у лопаты, ни в один тюк он не влез, и Соня держала его просто в руках.
Соседка-пассажирка, нахохлившаяся, сердитая старушка, тяжело вздохнула:
— Было время — девочки в кукол играли, а теперь вон гвозди надумали заколачивать.
Соня загадочно на меня посмотрела и подмигнула: дескать, знаем мы, зачем везем молоток.
Я разговорился с этой соседкой, сказал, что мы едем в Золотой Бор, на дачу. Едва она услышала мои слова, как подпрыгнула на скамейке и в один миг превратилась в улыбающуюся, кругленькую, румяную старушку.
— Милые вы мои, да ведь я родилась в Золотом Бору, всю жизнь там прожила!
А через три остановки мы уже договорились, что я сниму в ее доме на лето комнату. По многим неуловимым признакам я чувствовал: эта уютная бывшая сердитая старушка должна замечательно готовить обед, а еще лучше — варить варенье, сушить, мариновать и солить грибы.
Но, на беду нашу, когда мы приехали в Золотой Бор и ввалились со всеми вещами во вновь снятую квартиру, хозяйку мою ждало письмо.
В колхозе, за сорок километров, выходила замуж какая-то золовкина падчерица, и хозяйка должна была ехать туда на целых две недели — шить приданое, печь пироги, варить и жарить прочие яства и, наконец, петь, плясать и пировать на свадьбе.
Ухаживать за нами взялся хозяин.
В жизни
