период // Revue des études slaves. Vol. 54. № 3. P. 387–401.
Земская Е. (1996). Клише новояза и цитация в языке постсоветского общества // Вопросы языкознания. № 3. С. 23–31.
Кронгауз М. А. (2015). Русский язык и новояз: между мифом и реальностью // Кронгауз М. А. Слово за слово: о языке и не только. М.: ИД «Дело» РАНХиГС.
Купина Н. А. (1995). Тоталитарный язык: словарь и речевые реалии. Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та.
Купина Н. А. (1999). Языковое сопротивление в контексте тоталитарной культуры. Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та.
Чудакова М. О. (2007). Язык распавшейся цивилизации: материалы к теме // Мариэтта Чудакова: новые работы: 2003–2006. М.: Время. С. 234–348.
Brooks J. (1973). Vekhi and the Vekhi Dispute // Survey. Vol. 19. № 1. P. 21–50.
Dunn J. A. (1999). The Transformation of Russian from a Language of the Soviet Type to a Language of the Western Type // Language and Society in Post-Communist Europe / Ed. J. Dunn. Basingstoke; New York: McMillan. P. 3–11.
Epstein M. (1991). Relativistic Patterns in Totalitarian Thinking: an Inquiry into the Language of Soviet Ideology. Kennan Institute for Advanced Russian Studies. Occasional Paper. № 243. Washington: The Woodrow Wilson International Center for Scholars [http://www.emory.edu/INTELNET/ideolanguage2.html].
Gorham M. S. (2003). Speaking in Soviet Tongues: Language Culture and the Politics of Voice in Revolutionary Russia. DeKalb: Northern Illinois University Press.
Gorham M. S. (2014). After Newspeak: Language Culture and Politics in Russia from Gorbachev to Putin. Ithaca, NY: Cornell University Press.
Karpinski J. (1984). Mowa do ludu: szkice o jezyku polityki. London: Puls.
Koteyko N. (2014). Language and Politics in Post-Soviet Russia: A Corpus Assisted Approach. London: Palgrave Macmillan.
Petrov P., Ryazanova-Clarke L. (eds.) (2015). The Vernaculars of Communism: Language, Ideology and Power in the Soviet Union and Eastern Europe. Abingdon: Routledge.
Poppel L. (2007). The Rhetoric of Pravda Editorials: A Diachronic Study of a Political Genre. Acta Universitatis Stockholmiensis. Stockholm Slavic Studies 33.
Seriot P. (1985). Analyse du discours politique soviétique. Paris: Institut d’études slaves.
Thom F. (1989). Newspeak: The Language of Soviet Communism (La langue de bois). London; Lexington: The Claridge Press.
Wierzbicka A. (1990). Antitotalitarian Language in Poland: Some Mechanisms of Linguistic Self-Defence. Charlottesville: University of Virginia Press.
Young J. W. (1991). Totalitarian Language: Orwell’s Newspeak and Its Nazi and Communist Antecedents. Virginia: University of Virginia Press.
Глава 1. Дискурс убеждения в тоталитарном языке и постсоветские коммуникативные неудачи
Николай Вахтин
© Н. Вахтин
В середине 1970-х годов я познакомился с молодым шведским аспирантом, прикомандированным, кажется, к Пушкинскому Дому и прожившим к тому времени в Ленинграде уже несколько месяцев. Он хорошо говорил по-русски, подружился за эти месяцы с половиной города, и его постоянно звали в гости – то в одну компанию, то в другую. Однажды он сказал мне фразу, которую я помню до сих пор:
– Как странно вы, русские, спорите. Вот у нас в Швеции, когда спорят, то один говорит, а другие слушают и стараются понять, что он имеет в виду. А у вас – один говорит, а другие ждут своей очереди.
Точность формулировки меня поразила. Это было мое первое – неосознанное – столкновение с явлением, названия которого я узнал лет через двадцать: анализ коммуникативного взаимодействия, конверсационный анализ, этнография речи [Hymes 1962], последовательность реплик, смена очереди [Hudson 1990: 116–121], overlap [Tannen 1982: 219] и т. д.
Данная глава посвящена именно этому: традиционным особенностям «русского спора», современным особенностям российского дискурса аргументации и последствиям этих особенностей для нашего общего будущего.
В самом начале необходимы две оговорки:
(1) То, о чем пойдет здесь речь, носит в социолингвистике название регистр. Этот термин иногда используется строго, иногда – довольно широко, в качестве синонима таких терминов, как жанр, стиль или тип текста. В общем виде регистр – это вариант языка, обусловленный ситуативно: субъекты коммуникации переключают регистры своей речи в зависимости от того, в какой ситуации (то есть где, с кем, о чем) им приходится говорить. Носители любого языка обычно владеют несколькими регистрами в пределах этого языка и способны свободно переключаться с одного на другой в зависимости от ситуации; этим регистр отличается от (социального) диалекта, так как последний привязан к социальной группе говорящих более жестко (см. подробно: [Biber 1994]).
(2) В главе пойдет речь только о том типе коммуникации, целью которого является вначале привести группу людей к общему мнению по какому-либо вопросу, а затем, возможно, побудить группу к совместным действиям. В классической риторике (и в заимствовавшей этот термин теории дискурса) такой тип коммуникации называется Argument(ation) [Connors 1981: 444], по-русски – «спор», «убеждение», «аргументирование»; его задача – побудить слушающего согласиться с тем, что говорится, приводя доказательства своей правоты и убеждая собеседника с использованием логики, фактов, иллюстраций, экспертных заключений, а также эмоций. Важно, что задача Argument – не только убедить, но и заставить поступать в соответствии с новым убеждением[5].
* * *
Можно выделить несколько параметров классификации вариантов дискурса указанного типа[6]. Эти параметры касаются как ситуации и собеседников, так и целей и формы коммуникации.
1. Знакомы ли участники коммуникации (оратор и публика) друг с другом? Точнее – релевантен ли для данной ситуации факт знакомства участников коммуникации друг с другом? Варианты тут скорее бинарные: релевантен либо нет.
2. В какой степени конечный результат обсуждения известен заранее? Здесь могут быть разные варианты, от полной неизвестности конечного результата через разделяемый в общих чертах общий его абрис и вплоть до заранее подготовленной итоговой формулировки, отступление от которой невозможно.
3. С предыдущим параметром связана степень важности достижения конечного результата в виде общего мнения по обсуждаемому вопросу (хотя бы на уровне большинства): от абсолютной необходимости добиться результата, то есть достичь компромисса, и до полной нерелевантности этого обстоятельства.
4. Мера ответственности говорящего за свои слова. Здесь снова шкала варьируется от полной безответственности, когда говорящий может противоречить сам себе, менять позицию в ходе дискуссии и т. п., и до высокой степени ответственности за каждое слово.
5. Степень ритуализованности обсуждения, наличие или отсутствие жесткого регламента. Дискуссия может иметь или не иметь председательствующего с разными полномочиями; дискуссия может подчиняться или не подчиняться требованиям определенного регламента и т. п.
По этим параметрам можно попытаться описать те варианты дискурса типа Argument, которые существовали в советское время.
1. Первый вариант: «собеседники» (оратор и публика) не знакомы друг с другом (а если и знакомы – это для ситуации нерелевантно); конечный
