окна на далёкий купол своей Богоявленской церкви, будто маму издали разглядывал. И даже стал посматривать всерьез на незамужних девчонок с церковного прихода, уже как бы сравнявшись с ними в какой-то городской равнозначности.
И тут явился бывший владелец дома Василь Василич.
— Умерла моя жена.
— Как же это?
— Да так, как-то, — с удивлением развёл он руками, и его раскосые глаза налились слезми, а борода опять тонко задрожала. — Так получилось. А ведь, она любила меня всю жизнь. А я… Взял и дом продал за бесценок, за десятину цены.
— Так сами ж говорили, что ушла!
— Да, ушла. Так как-то… Оказалось, у неё рак был. Безнадёжный. Вот она и ушла, письмо от неё получил через людей давеча. Ушла, да… Берегла меня. Не хотела, чтобы я за нею ходил-то. Пишет, боялась, что на её гробе крышкою улягусь. У меня два инфаркта уже было… Сердечник я.
Походил старик по дому, посмотрел, повздыхал на фотографии. Потом посидели с ним на кухне вместе, чаю попили молча. И Тихон увидел, как старику стало полегче, посвежел он собою. Да и сам Василь Василич вздохнул с облегчением, напросился ещё в гости прийти.
И всё бы хорошо, да с той поры перестал Тихон спать. Вроде бы и сон ему снится, бывает, а ум из головы в темноту не уходит. И видится ему умершая старикова жена и его собственный отец и мама. Глядят молча… Вот и весь сон.
На работе мужики подсказывали разные способы хорошенько уснуть — от водки до дыхания по особому укладу. И всякое пробовал Тихон, да без толку.
Через месяц кое-как сама приладилась душа к беде, помалу вернулся и сон. И так бы пошло дальше, да перестал старик в гости заглядывать.
Пришлось искать его.
А обрёлся он в стационаре — сердечник же.
— Ну, как вы тут, Василь Василич?
— Да так как-то. Без неё всё это так пусто, что и не знаю, для чего жить-то.
— А вы не спрашивайте, для чего. Живите просто. Иной вопрос, хуже, чем сам ответ. Дома-то легче вам?
Старик улыбнулся, глаза сверкнули, как иголочки инея на солнце.
— А как же иначе? Вместе с нею-то прожили в этом доме, а вот представь, ни разу не поругались. Детей-то не было у нас, вот мы друг за дружку и держались, как об детях друг о друге. А она… Сядет, бывало, вздыхат и плачет. А я… Тоже с нею поплачу. А чего — и сами не знаем. Хорошо-то было так, что душа сама рыдат от такого какого-то…
— Я вам тут бумажечку принёс, — вздохнул Тихон с облегчением и на тумбочку положил Договор купли-продажи. — Возьмите свой дом. Не честно мне как-то.
— Да как же ты?
Но, Тихон махнул рукой.
На улице мороз, безветрие и солнце гуляет. Да всё белое до того желто от того солнца, что, как песок. Как говорят, на море пляжи есть такие, не насмотреться по их красоте. А Тихону и здесь красота родная. Вот тут-то он духом уловил, как нечто большое и каменное снова сорвалось из души и так её тем облегчило, что весь мир вокруг показался не Землёй, в три слоя засыпанной снегом, а сказочным миром, щедро укрытым сладкой сахарной ватой. Чудно так! Сам себе усмехается, а слёзы так и текут, глупые. Вот так явился урок четвёртый — бессонница, она завсегда от боязливости или когда совесть тревожит. А отпустишь злое, и явится тебе Бог. И мир тогда красив, и прошлое бездвижно, и будущее живо. И всё ещё будет хорошо, как бы оно не вывернуло жизнь.
Потом много было уроков. Но первые — самые ценные. Остальные все на них нанизываются.
А дом тот старик не принял. Но, я слышал, пришёл раз в гости к Тихону, да так и остался. Дом-то большой. Тихону старик тот был за отца, а Тихон ему, как сын долгожданный. А потом Василь Василича и внуками ущедрил Бог. Любил он их до слёз.
Так, говорят, и помер в своем доме. В мире и счастии. И не от инфаркта вовсе.
А зачем ранняя смерть дается, Тихон так в слова и не смог уложить. Сердцем только понимал, особенно, когда на Распятие глядел. Да того словами и не сказать, это только целиком понимается.
