Она держала дочь за руку и молча смотрела на него, не двинувшись от кромки воды. Набегавший прибой задевал сзади подол её бурого платья.
Серсея, в противовес Джейме, снова отпустила волосы и — боги всё же на её стороне — была так же прекрасна, как прежде. Маленькая же Аурелия, как все их дети, была словно крохотной копией их обоих, и Тирион в который раз изумился — как вообще им удавалось так долго обманывать всех? Он не видел детей, больше похожих на своих родителей, чем дети этих двоих. Кроме, пожалуй, Старков. Он улыбнулся Аурелии, и она прижалась к матери, застеснявшись. Он снова поднял глаза на Серсею.
— Сестра, — сказал он.
— Брат, — ответила она.
Они оба медлили, а Джейме стоял в стороне, не вмешиваясь и опустив глаза. Наконец Тирион сделал шаг ей навстречу и раскинул руки.
— Я никогда не думал, что скажу это, но я рад, что ты жива.
Серсея улыбнулась немного напряжённо, а потом подошла к нему, опустилась на колени и, не отпуская руки дочери, обняла его одной рукой.
— Спасибо, — тоже прошептала она, но если в шёпоте Джейме не было ничего, кроме радости и благодарности, в её шёпоте он услышал больше, и это потрясло его. Она сожалела. Не как нормальные люди, конечно — гордость не позволила раскаянию окрасить её благодарность — но она сожалела. Тирион не знал, о чём именно, но подозревал, что о многом. И в этот момент он любил её, любил и сострадал ей так, как никогда прежде. Он обнял её крепче и прошептал:
— Добро пожаловать домой. Я рад видеть тебя.
Джейме откровенно сиял. Всё же он волновался, как я встречу её, подумал Тирион. Как она встретит меня. Джейме, Джейме, всегда готовый пойти ради неё на любой риск, лишь бы увидеть счастье в её глазах.
Серсея поднялась, и Тирион попросил:
— Представьте же дядю племяннице!
И тогда Серсея улыбнулась по-настоящему. Тирион уже видел, как улыбался, сойдя на берег, Джейме — открыто и радостно, как тысячу лет назад, и теперь на губах Серсеи была та же улыбка. Будто не было ничего, будто им снова двадцать.
— Аурелия, — обратилась она к дочери и потянула её шагнуть ближе к Тириону. — Это твой дядя, Тирион, наш с папой младший брат.
Тирион уже широко улыбался девочке, поэтому чувствовал себя глупо, когда ошарашенно спросил прямо с этой улыбкой на губах:
— Она уже всё знает?
Серсея вздёрнула подбородок и её губы на мгновение презрительно скривились.
— Больше никто из наших детей не будет жить в неведении. К тому же мы хотели вернуться домой, а как здесь мы утаим правду?
Тирион думал об этом, и вот она дала ему ответ. Они приняли решение. Он кивнул.
— Теперь уже это разумно. — И снова обратился к девочке. — Ну здравствуй, племянница!
И протянул ей руку. Серсея мягко подтолкнула дочь. Аурелия нерешительно вложила свою ладонь в его, и он нежно поцеловал её крохотные пальчики.
— Ты так же прекрасна, как твоя мать, — ласково сказал он, и добавил с насмешкой: — И, надеюсь, так же умна, как отец.
— Это верно, — весело отозвался Джейме, — у неё, похоже, тоже дислексия.
Серсея нахмурилась.
— Не говори глупостей, она ещё совсем маленькая! Что она там может уметь в три с половиной года? Поговорим, если не научится к десяти.
Вторая лодка, в которой пара слуг везла вещи, пристала к берегу.
— Идёмте же, идёмте! — позвал Тирион. — Идёмте домой.
Она изменилась, — думал Тирион. Нет, разумеется, он не питал иллюзий — перед ним была Серсея, женщина, творившая чудовищные зверства и ненавидевшая весь свет, включая его самого. Но она изменилась. И он не мог не задаваться вопросом: неужели Джейме смог это сделать? Неужели он смог сделать её счастливой и смирить её ярость? Неужели всё, что на самом деле когда-либо было нужно этим двоим — это быть вместе?
Джейме рассказал ему многое, о чём не говорил в письмах. Тирион слушал его, глядя в огонь, и перед ним, как в видениях, проходила их жизнь после смерти — жизнь, полная отчаяния, горестей и любви, полная сожалений и раскаяния, злости и смирения, страха и надежды.
Первое время Серсея была тихой, почти кроткой. Она не отпускала Джейме от себя, держала его за руку каждую секунду, что они были вместе и волновалась всё время, что его не было рядом. На те деньги, что у них были, он постарался обустроить для неё жизнь настолько комфортную, насколько мог. Ребёнку в её утробе было уже несколько месяцев и Серсея часто мучилась недомоганиями. Когда же ей стало получше, она так сосредоточилась на своей беременности, что стала спокойнее и даже веселее. Они жили очень тихо, и Джейме был счастлив быть рядом с ней, заботиться о ней и видеть, как она становится счастливей. Тогда же и она начала заботиться о нём, стала такой же нежной, как много лет назад. Она часто подолгу смотрела на него, гладя его по лицу, и улыбалась, будто не веря, что он здесь, рядом. Она целовала его шрамы и гладила его по волосам, когда он клал голову ей на колени. В этот короткий период почти болезненного, вымученного, хрупкого счастья они совсем не говорили о прошлом. Джейме не знал этого наверняка, но Серсея словно боялась ранить его, так же, как и он её. Она снова открыла своё сердце для любви, и та хлынула в него потоком. Она не могла представить, как жила без Джейме, и готова была пожертвовать чем угодно, чтобы он снова всегда был рядом. Иногда она вспоминала о жестоких словах, что говорила ему, и тогда тянула его к себе и целовала нежно или жадно, держала его лицо в ладонях, гладила его израненное тело и прижималась губами к шрамам, и это заглушало чувство горечи, которое она испытывала при этих воспоминаниях. А он думал обо всём, что они потеряли, и прижимал её к себе, и клялся в сотый раз больше никогда не оставлять её.
А потом она почти обезумела. Словно эта короткая передышка успокоила её, ослабила стены, что она воздвигла вокруг своей скорби, и вся боль, что она испытала, прорвалась наружу. Она начала видеть сны. Ей снова и снова снилось, как умирают её дети, и она просыпалась с криками и в слезах. Джейме обнимал её, и она рыдала, сбивчиво, сквозь слёзы говоря о них, зовя их по именам, вспоминая какие-то моменты из их жизни — как Джоффри
