Матильда оборачивается, оглядывает авеню. Все по-прежнему спокойно. Автомобили невозмутимо проносятся мимо. Тротуар пуст, как подобает тротуару в квартале богачей среди ночи. Матильда садится в машину, кладет оружие на пассажирское сиденье, включает зажигание и спокойно трогает с места.
Она с предосторожностью выезжает с боковой аллеи на авеню в сторону окружной дороги.
Людо, которого разбудил звук двигателя, поднимается на ноги и кладет голову на плечо Матильды.
Она снимает одну руку с руля, чтобы погладить морду далматинца, и ласково говорит:
— Хороший мальчик!
На часах двадцать один сорок.
* * *
Когда инспектор Васильев закончил свою работу, на часах было двадцать один сорок. В кабинете попахивало потом. Единственное преимущество вечерних дежурств в уголовном розыске заключалось в том, что за это время он мог составить отчеты, которые давно был должен сдать комиссару Оччипинти: тот их требовал, но никогда не читал. «Сделайте мне обобщение, старина», — говорил шеф, горстями поглощая арахис. При одной мысли об этом запахе Васильеву становилось тошно…
Он, можно сказать, толком не пообедал и теперь мечтал открыть себе баночку… «Баночку чего?» — задумался он и мысленно заглянул в кухонный шкафчик. Горошек, зеленая фасоль, тунец в масле, посмотрим… Он не гурман и не обжора. Бывало, он невозмутимо признавался: «Я не люблю есть». Присутствующие, кто бы то ни был, тотчас начинали восклицать: «Невероятно! Как можно не любить есть?» Это ошарашивало всех, словно какая-то аномалия, антиобщественное поведение. Даже антипатриотическое. Васильев преспокойно продолжал двенадцать месяцев в году питаться мясными консервами, крыжовенным джемом и сладкими напитками; его желудок все терпел. Такая диета кого угодно превратила бы в толстяка, а вот он уже десять с лишним лет не прибавлял ни грамма. Вдобавок он имел преимущество: не приходилось мыть посуду. У него на кухне не водилось никакой утвари — только мусорное ведро и столовые приборы из нержавейки.
Однако баночка консервов, не важно, с каким содержимым, отступила на второй план в очередности его дел, потому что прежде ему было необходимо съездить в Нейи, чтобы навестить господина де ла Осрей.
— Он много раз просил, чтобы вы приехали, — сказала сиделка. — Видимо, он чем-то очень расстроен.
У нее сильный камбоджийский акцент. Ее зовут Теви; это молодая женщина невысокого роста, наверное, лет тридцати, чуть полноватая, на голову ниже Васильева, но, похоже, это ее не смущает. Она уже с месяц заботится о Мсье. Гораздо услужливее и любезнее, чем предыдущая, — та была приветлива, как тюремная дверь…
Да, приятная девушка. Васильеву прежде не представлялось случая по-настоящему с ней поговорить, ему не хотелось выглядеть, как… ну, вы понимаете…
— Видите ли, когда у тебя вечернее дежурство, всякий раз не знаешь, когда оно закончится… — оправдывался он.
— Да, у нас то же самое, — ответила Теви.
В ее голосе не было упрека, однако Васильев был из тех, кто постоянно чувствует себя в чем-то виноватым. Теви работала в очередь с другой сиделкой, но чаще дежурила она; впрочем, ему так и не удалось вникнуть в их расписание: по телефону почти всегда отвечает она, и встречает его, когда он наведывается к Мсье, тоже она.
— Перезвоните, когда закончите, — добавила Теви. — Я вам сообщу, стоит ли еще ехать…
Что означало: на ногах ли еще господин де ла Осрей и не слишком ли он устал. Старик много спал, и моменты бодрствования были непредсказуемы.
Поскольку в двадцать один сорок пять пришел коллега Майе, чтобы сменить Васильева, больше никаких отговорок не оставалось: значит, в Нейи.
Васильев был достаточно труслив, чтобы прибегать к уловкам, но слишком честен, чтобы придумывать оправдание.
Он нехотя надел куртку, погасил свет и понуро вышел в коридор, утомленный сегодняшним дурацким днем.
Васильев. Рене Васильев. Звучит по-русски, потому что это и правда по-русски. Фамилия досталась ему от отца, высокого крупного мужчины с густыми усами, который навечно застывшим взглядом пристально смотрит из овальной рамки, помещенной в столовой на почетном месте — над буфетом. Папашу звали Игорь. Он соблазнил мамашу 8 ноября 1949 года и умер спустя три года, день в день, доказав таким образом, что он человек точный и пунктуальный. В течение этих трех лет он водил такси по всем парижским улицам, сделал мамаше маленького Рене, а потом как-то вечером, после пьянки со своими вусмерть напившимися русскими коллегами, которые умели плавать не лучше, чем он, упал в Сену. Его с трудом вытащили из воды, и он умер от сокрушительной пневмонии.
Вот почему фамилия Рене — Васильев.
Васильева зовут Рене, потому что мамаша хотела почтить своего отца — так что инспектор носит имя и фамилию двоих людей, с которыми никогда не был знаком.
От папаши он унаследовал рост (193 см), а от мамаши худобу (79 кг). От отца он получил высокий лоб, широкую грудь, тяжелую походку, светлые глаза и массивную челюсть. От матери — определенную склонность к флегматичности, неисчерпаемое терпение и непоколебимую порядочность. Кстати, что довольно забавно: с виду он крупный, нескладный, костистый, но внутри у него как будто бы пустота — наверняка это от отсутствия мускулатуры.
Лысеть он начал, едва ему стукнуло двадцать. Пять лет спустя выпадение волос прекратилось с тем же коварством, с каким началось, оставив у него на макушке круглый облезлый пустырь — последнее свидетельство битвы, которую все эти годы вела его мать при помощи мазей, сырых яиц с уксусом и других чудодейственных средств. Васильев с невозмутимым спокойствием вытерпел этот решительный бой, в котором мамаша считала себя победительницей. Теперь это был тихий и упорный тридцатипятилетний мужчина. После смерти матери он жил один в квартире, которую прежде занимал вместе с ней и частично переделал, но не слишком. Что же до того малого, что осталось ему в наследство от семьи, то можно честно сказать, что, вообще-то, ничего хорошего. Кроме морского свитера и оловянной фляги, предназначенной для водки, на память о себе папаша оставил ему только господина де ла Осрей, которого Игорь — задолго до знакомства с мамашей — исправно возил утром, днем и вечером, почти как личный шофер. После смерти папаши расчувствовавшийся господин де ла Осрей решил выплачивать маленькому Рене стипендию, в которой очень нуждалась мамаша. Таким образом, в память о своем любимом такси возлюбленный благодетель субсидировал обучение Рене до получения им юридической лицензии и диплома об окончании Национальной школы полиции[4]. Господин де ла Осрей слыл бездетным (это следует проверить…) и не имеющим родственников (если это и не так, то они ведут себя очень скромно, Васильев никогда не видел у Мсье никого из них). Его имущество перейдет государству, которому он верой и правдой служил сорок три года в качестве префекта какого-то департамента (Эндр-и-Луара? Шер? Луара? Рене никогда не удавалось вспомнить), после чего воротился в министерство и возвел Игоря Васильева в ранг элитного водителя, то есть того, который возит элиту.
