вдруг стал различаем корабль на среднем плане. Алеша заметил его этой весной, когда впервые после зимы они всей семьей приехали на дачу. В дождливый день или валяясь утром в постели Алеша мог подолгу разглядывать фрегат, воображая его героем приключений, как в тех фильмах, что он так любил. Мальчик переносил на корабль персонажей из разных книг, вовлекая их в только что придуманные лихие авантюры. Он искренне удивлялся себе: и как он мог не заметить этот корабль прежде?
В другой раз Алеша разглядел пахаря с плугом. Сначала его привлек странный средневековый наряд трудяги. Этот серый то ли фартук, то ли халат, красная рубашка под ним, ноги, узко обтянутые штанами, похожими на колготки, и, наконец, серая шляпа, которая горшком топила под собой голову крестьянина, будто была ему велика. Одеяние пахаря было похоже на праздничное, благородное, и потому в голове мальчика не укладывалось, что тот выполняет какую-то тяжелую работу. Мужчина делал это слишком легко, словно танцевал на сцене. И эти борозды — гораздо больше они были похожи на ступени подиума, чем на взрыхленную землю.
А потом Алеша обратил внимание, что море на изображении похоже на каток, особенно та его часть, что уходила к горизонту. И рифы, и мелкие кораблики там будто вмерзли в голубую гладь. Так и хотелось взять коньки и сделать на ней пару росчерков. Затем взор обратился к центру, где пастух, опершись на свою палку и запрокинув голову, задумчиво смотрел в небо. Ну конечно, там же в вышине крылатый человек… Алеша долгое время гадал: что, если это сам Бог? Борода, крылья и свет — не может быть никаких сомнений. Источник света, правда, находился позади фигуры, но на одной с ней высоте, поэтому воспринимался с парящим персонажем как единое целое.
«Бог, пахарь, пастух, рыбак, корабль — это наверняка про то, как устроен мир. Каждый должен заниматься своим делом: кто-то сеет, кто-то пасет скот и ловит рыбу, а кто-то перевозит товары. Так заведено», — размышлял Алеша. Он никогда не спешил спрашивать у старших о том, что его занимало. Гораздо интереснее было объяснить все себе самому. «Что толку в ответах взрослых, — сетовал мальчик. — Ведь в их словах так мало фантазии…»
Алеша придумывал удивительные ответы на свои вопросы. Многие из них были вполне логичными и правдоподобными, пожалуй, даже не по годам рассудительными. Так случилось и на этот раз. Алеша радовался, как он ловко все разобрал. Чего тут еще думать? Других вариантов просто и быть не могло. В очередной раз у него имелись все основания быть довольным собой. И все было хорошо, и уже можно было спрашивать у деда, о чем на самом деле эта картина, но тут Алеша увидел торчащие из воды ноги в правом нижнем углу репродукции.
Что случилось? Тысячу раз он смотрел на изображение, но никогда не замечал этой детали, а тут вдруг увидел. Это стало сильным потрясением для мальчика, которое обернулось в первую ночь бессонницей, а во вторую — самым настоящим ночным кошмаром. Выстроенная Алешей логика мироустройства на картине рухнула в один миг. Его поразила даже не столько гибель человека, сколько окружающая идиллия вокруг. Оказывается, никому до этого не было никакого дела. Ровным счетом никакого. А как же Бог? Ведь Он был совсем рядом. Он все видел. А из воды, рядом с ногами, летят вроде как перья… Как это понимать?
Увиденное невероятно потрясло Алешу, потому что в их семье, где Бога представлял такой же бородатый и умеющий летать на дельтаплане дед, мир виделся иным.
Главой семьи Глебовых был Алешин дед Сергей Иванович. Его маленькое королевство охватывало двенадцать соток земли на даче и городскую четырехкомнатную квартиру. Разумеется, созданное им было бы неправильно определять лишь в имущественном измерении. То здание, над которым трудился всю свою жизнь Сергей Иванович, было куда значительнее. Оно укоренялось в его жене, дочери, зяте и трех внуках. Именно они составляли его главный капитал.
Единственное, о чем жалел Сергей Иванович, — так это о том, что у него был всего лишь один ребенок. Первая беременность его жены, закончившаяся неудачей, на несколько лет страшной сургучной печатью запечатала для них эту тему, да и потом бесконечные разъезды не смогли поспособствовать благополучному обрастанию детьми. Но что сетовать теперь… К счастью, у него было аж трое внуков.
Для своих семидесяти двух лет Сергей Иванович выглядел весьма подтянуто. Его торсу еще могли вполне позавидовать многие мужчины. Лысый череп, короткая седая борода и ковшеобразные руки делали Сергея Ивановича похожим на какого-нибудь бывалого моряка, многое повидавшего. Впрочем, это было не так уж далеко от правды. Будучи спецкором знаменитого издания, он действительно много чего повидал в Африке и Латинской Америке. Журналистское ремесло ему часто приходилось совмещать с дюжиной самых разных профессий. Сергей Иванович мог делать почти все: от художественного перевода книги до строительства дома. Он хорошо стрелял из ружья, отлично плавал, мог выжить на необитаемом острове и выбраться из дремучих джунглей. Довольно часто по молодости ему приходилось использовать кулаки для отстаивания своей позиции. При этом Сергей Иванович ценил искусство, особенно изобразительное. И здесь, в дачной библиотеке, он держал много художественных альбомов и книг по живописи.
Сергей Иванович блестяще владел испанским и французским, чуть хуже знал португальский. Английский, как и все языки германской группы, он не любил, но, разумеется, был вынужден уметь говорить и на нем в определенной степени.
Оставив образ жизни пилигрима лет тридцать назад, он серьезно занялся переводами. Больше всего он любил переводить публицистику, хотя бывало всякое. В том числе иногда подворачивалась и халтурка. В пик популярности мексиканских и бразильских сериалов он делал книжные версии известных мыльных опер и еще много подобных вещей, которые приносили неплохой заработок. Но то было в прошлом, теперь все было хорошо. Сейчас если он и брался за работу, то лишь за ту, что приносила удовольствие.
Кто знал Сергея Ивановича, тот неизменно отмечал его внешнее сходство либо с отечественным Юлианом Семеновым, либо с заграничным Эрнестом Хемингуэем. С первым он был мельком знаком лично, со вторым — только по его творчеству и гаванскому дому, где не раз доводилось бывать (у Семенова в Оливе он, впрочем, тоже бывал). И кроме неуспокоенности по жизни их натур, именно пониманием того, как должен быть устроен дом, как там должно быть все организовано внутри, были близки ему эти люди. Его самое любимое место на даче — флигель — так и называлось домашними: «У
