снова лето настало. Как-то раз Дубравка Варенухины записи читала и на чудный рецепт наткнулась — отвар для того, чтобы волосы стали мягкие да шелковистые. И состав простой, одно плохо — надо в него подорожник-траву добавлять. А трава эта не в лесу растёт, а вдоль тропок и дорог, где люди ходят. Не даст старуха ей разрешения, ох, не даст, поэтому Дубравка с утра без спроса убежала, уж больно ей захотелось на своей моховой гриве действие чудо-отвара испытать. Она осторожно вдоль речки к просёлочной дороге пробралась, проверила, чтобы никого вокруг не было, на коленки опустилась и стала подорожник рвать и в торбочку складывать. Да не каждый листочек, а только молоденькие, жучком-гусеницей не погрызенные. И так Дубравка увлеклась, что не заметила, как прямо к чьимто босым ногам подобралась. Подняла девочка лицо вверх и ахнула. Рядом с ней мальчик лет эдак десяти или чуток постарше стоит и на неё в упор смотрит, спокойно так глядит, не пугается. Дубравка на ноги встала, платье от грязи отряхнула и улыбнулась парнишке:
— Привет, тебя как звать?
— Саньком мамка кличет, а ты кто?
— А я Дубравка. Ты здесь как оказался? Мальчишка вздохнул, помялся и объяснять начал:
— Мамка с соседками по грибы пошла.
Меня с собой брать не хотела, да я просил, просил и уговорил. Обещал, что буду сидеть смирно, где она скажет, никуда не пойду. Уж больно одному тоскливо в доме.
— Обещал, а сам сбежал и заблудился? — догадалась девочка.
— Не, это наверное, мамка с тётками заблудились и полянку, где меня оставили, потеряли. Я их ждал, звал, аукал, чуть голос не сорвал. Потом вспомнил, как мы в лес шли, и попробовал назад вернуться. Не знаешь, до деревни далеко ещё?
— А ты что — сам не видишь? Вон — на холме — погост, а за ним деревня. Рукой подать.
— Не вижу. Я с рождения ничего не вижу, — мальчик губы сжал и отвернулся.
Дубравка его за руку взяла:
— Извини, Санёк, я же не знала. Давай я тебя к деревне отведу.
— Давай! — и крепко в её ладонь вцепился.
Они почти до деревенской околицы дошли, благо — никто по дороге не встретился. Пока шли, Дубравка каждую пичугу, что чирикала, назвала, каждый душистый цветок, что у дороги рос, сорвала и Саньку понюхать дала, потом на свои волосы пожаловалась и про чудо-отвар рассказала.
— Волосы — это что? Чепуха это. У тебя голос красивый. И ты сама красивая, я знаю.
Дубравка засмущалась, Санька на кучу хвороста на обочине дороги усадила, попрощалась и быстрее домой побежала, на ходу придумывая, как бабушке своё долгое отсутствие объяснить. Только все её придумки лишними оказались. Варенуха как только девочку увидела, ойкнула и в сундук полезла. Достала старуха небольшое зеркало в бронзовом окладе и Дубравке протянула. Девочка на отражение глянула и испугалась — вся она выцвела, словно белье застиранное. Коричневое, алое, серебристое — все цвета тускло-бурыми стали. Если бы старуха зеркальце не перехватила, уронила б его Дубравка. А зеркало разбить — к большой беде.
— Что со мною, бабушка?
— Говорила я тебе, не такая ты, как все.
Особенная. И если часть души кому-то отдаёшь, она к тебе назад не вертается. Погоди, не реви, что-нибудь придумаю.
Убрала Варенуха зеркало, взамен платок с Вороньей книгой вытащила. Велела девочке и крыске рядом не вертеться, отойти и не мешать.
***
Долго Варенуха подходящее заклятие искала: то травы подходящее в местном лесу не растут, а заморские давно закончились, то надо свою молодость взамен отдавать, а где она у старухи — молодость? Наконец нашла. Древний рецепт, недобрый. Приказала Варенуха Дубравке в подпол слазить, мышиное гнездо разыскать и мышенят новорождённых, числом в чёртову дюжину, ей принести. Сама ближе к полуночи воды в котел налила, зверобой-траву туда бросила и на огонь поставила. Вода кипит, Варенуха ворожит-бормочет. Принесла в старом лукошке Дубравка тринадцать слепых розовых комочков и возле очага стала.
Старуха котелок с огня сняла, с полкружки отлила и из клубка «цыганскую» иголку вытащила. Когда ведьма первого мыша иглой насквозь проколола, Дубравка лукошко выронила и ладонями глаза закрыла. Не видела девочка, как перевернулось лукошко, и мышата в разные стороны пытались расползтись, пытались, да не смогли. Не видела, но сердце у неё о рёбра билось, как вольная птица в прутья клетки.
— Вот, выпей всё до капельки и запомни — ещё раз сглупишь, мышатами обойтись не сможем, — измотанная Варенуха чашку девочке отдала и без сил кулём на сундук обрушилась.
***
С той страшной ночи, хоть краски жизни к Дубравке и возвратились, она сама не своя стала: что ей старуха велит, послушно делает, а нет работы, забьётся в уголок и глядит в никуда. А взгляд пустой такой, словно не живая девочка, а кукла деревянная сидит. Рыбка с ней подбежит, тёплым носиком в ладошку тыкнется. Дубравка её разок погладит ласково и снова руки на коленях складывает.
— О чём задумалась, Дубравушка? — старуха беспокоится.
— Ни о чём, бабушка, — ответит и на двор выйдет, чтоб досужие расспросы прекратить.
А думалось ей о том, зачем она на свете живёт, зачем лекарскую науку учит, если ей людей остерегаться надо? Вон — бабушка, та хоть и ворчит на весь род людской, но в базарные дни на торжище выбирается, снадобья от хворей да сглазу продаёт. А раньше так и по хатам ходила, болящих пользовала и у рожениц деток принимала. Как это, наверное, здорово — первый крик маленького человечка слышать! А она? Её чужое злое слово хуже ножа острого ранит, а самой ей доброе дело от всей души творить запрещено. Может, есть в чёрной книге что-то, что ей обычной девочкой стать поможет? Иначе и жить-то незачем. Ни к чему ей такая жизнь.
***
Надумать сложно, а выполнить — ещё сложнее. Варенуха редко надолго хату оставляет, если только на базар соберётся или отводящим глаза зельем вокруг дома и сада с огородом брызгает. Да и дел на это время она Дубравке столько задаёт, что не до чтения. Но помаленечку девочка всю Воронью книгу от корки и до корки пролистала. Много там было целебных заговоров, а ещё больше тех, от которых пальцы цепенеют и волосы на голове шевелятся.
А ещё ей мерещилось, что иногда не слова — глаза звериные на неё из книги таращатся,
