ответил нарармеец, отдавая винтовку крестьянину.
— Знаешь его? — спросил голова Салтыкова.
— Знаю. А ты сына своего арендодателя не признал?
— Выходит, это тот самый легендарный комиссар? Как же быть? Эразм с ним точно справится?
Салтыков пожал плечами.
— Это уже твоя головная боль, Никита Алексеевич. Мне эти двое нужны, — гвардеец соскочил с лошади, подошёл к разоруженным нарармейцам.
— Тебя как кличут? — обратился он к Гришке.
— Григорием.
— Предан делу народной армии, Григорий?
По испуганному взгляду последнего Салтыков понял, что если и предан, то не слишком крепко.
— Захар, — Салтыков ухмыльнулся и приблизился к своему старому знакомому, — готов умереть за идеалы грабителей и убийц, предателей царя и Отчества?
— Ты, Сергей Митрич, и сам знаешь. Уж не первый день знакомы. А по поводу предательства, так то не я слово давал, что против Народного Собрания меча не подниму, не меня из крепости под честное слово выпускали. Тут, знаешь ли, разобраться нужно, кто из нас предатель.
Салтыкова его слова не задели, наоборот, он рассмеялся.
— Рад, что время тебя не переменило, и ты остался всё таким же упрямым ослом. Ладно, побеседуем позже. Вы пока свяжите его, — обратился он к остальным народоборцам, — а Григория в сторонку, дело к нему есть.
— Гриша, — осмелился заговорить Захар, видя колебания товарища. — Ты не забывай, что присягу давал, не забывай, что по дороге сюда видел.
Салтыков без лишних слов ударил Захара тыльной стороной ладони по лицу.
— Оскорбления я простить могу, Захар, а вот вредить правому делу не смей. Без разговоров тебя расстреляю.
Упавший на землю Захар озлобленно посмотрел на Салтыкова. Понимая, что тот не шутит, сдержался и промолчал. Народоборцы и крестьяне связали Захара, отпуская при этом оскорбительные комментарии в его сторону, запугивая.
— С такими как ты наш командир не церемонится. Последних из ваших мы четвертовали прямо на площади в губернском городе, — хвастался один.
— А вопили-то они как, — смакуя подробности, вспоминал второй. — Будто резанные. Во всём сознались, вину за все преступления на себя взяли. С тобой будет точь-в-точь. Сначала отпираться станешь, а уж потом заголосишь.
Плохо они знали Захара, если надеялись запугать такими разговорами: шрамы на его лице остались не от взрыва гранаты или снаряда, а от ножа народоборца. Захар тогда попал в плен во время разведки боем. В отличие от остальных держался стойко, чем только разозлил врагов. Решили показательно его казнить, перед этим подвергнуть пытке. Но когда командованию Народной Армии стало известно о разгроме разведотряда, они послали на выручку роту, возглавляемую бывшим царским гвардейцем Оболенским Кириллом Ивановичем. Нарармейцы действовали дерзко, ворвавшись прямо в стан врага и устроив погром. Внезапность и напор, а также фантастическое мастерство Оболенского в обращении с мечом и пистолетом ошеломили народоборцев, пленных удалось отбить, а после ретироваться, понеся минимальные потери. И не смотря на то, что Захар был знаком с Кириллом Ивановичем задолго до того, как комиссар спас Захара, они подружились и привязались друг к другу именно тогда.
Поэтому нынешние попытки народоборцев напустить на него страха могли только позабавить Захара — он умел ценить дружбу и никогда не предаст Оболенского, чем бы это ему не грозило.
Спустя какое-то время вернулся Салтыков.
— Ну что, Захар, с твоим товарищем я договорился, попробую и с тобой, хоть заранее знаю, что не получится. Усадите его, — приказал он солдатам. Те подхватили связанного по рукам и ногам Захара, отнесли к ближайшему дереву, разместили так, чтобы спина упиралась в ствол и его положение напоминало сидячее. — Ты понимаешь, что сегодня твоя жизнь оборвется, и умереть тебе суждено, сражаясь на стороне злодеев? Поди сюда, Никита Алексеевич. Расскажи товарищу, как нарармейцы здесь лиходеили, когда нас гнали к портам.
— Хотели сжечь всё село, убивали и насиловали. Даже детей не жалели. Был с ними и комиссар, так он как пьяным напивался среди ночи, ко мне в дом врывался, выгонял на улицу в одних портках, а сам буйствовать начинал, грозился, что всю деревню заживо похоронит, если не будем законную власть поддерживать. Послабление пришло, только когда окаянных на западный фронт отправили.
— Ты меня упрекнул, — продолжил Салтыков, когда убедился, что голова закончил, — в нарушении данного слова. Что же, правда за тобой. Я соврал, когда пообещал не воевать с вами. Но так ложь моя была вынужденной — вы начали грабить и убивать, все ваши обещания оказались только пустым звуком. Смертную казнь вроде как запретили, а потом снова ввели. Что же прикажешь, ждать, пока меня убьют? Мы так, брат, не договаривались. Поэтому не вижу ничего постыдного в том, что слово своё нарушил. Вот почему ты продолжаешь драться за народников, я не знаю. Вам обещали мир, вместо этого развязали братоубийственную войну, вам обещали зерно, вместо этого начался голод, вам обещали землю, вместо этого ограбили. Так почему ты на стороне защитников простого люда на словах, а на деле убийц, насильников и грабителей?
— Потому что брешешь ты, Сергей Митрич, и не краснеешь. Не мы войну начали, а вы, мы как раз терпели до последнего, не мы грабители, а вы, не из-за нас сюда пришел комиссар, ограбивший это село, а из-за вас. Мы чего обещали, то и исполнили, а вот вы слово данное нарушили, народную власть назвали властью черни, решили, что страной нужно управлять по праву крови, а не совести. А я вот считаю иначе и мнения своего не поменяю, хоть грози ты мне, барин, смертью да пытками.
— Попытка не пытка, — Салтыков улыбнулся, посмотрел на сельского голову. — Оставляю вам. Пока не убивайте. Если Кирилл уцелеет, используйте его, — Салтыков кивнул в сторону Захара, — для торговли, а там извернитесь как-нибудь, да пристрелите комиссара.
— Погодь-погодь! — энергично замахал руками голова. — Это ж что ж получается, ты нас один на один с комиссаром оставляешь, который по слухам в одиночку роту солдат порубить способен?
— Выходит, — кивнул Салтыков.
— А ну-ка стой! — голова ухватил Салтыкова за рукав дорожного плаща. Напрасно. Никто толком не понял, что произошло, но через мгновение сельчанин валялся на земле с заломанной за спину рукой, из его носа струилась кровь. Люди Салтыкова направили пистолеты и винтовки на растерявшихся крестьян.
— А шутить со мной не надо, Никита Алексеевич. Я человек гордый, болезненно-обидчивый. Так, знаешь ли, доиграться можно. Веди себя благоразумно и живой останешься, понял меня?
Салтыков оттолкнул сельчанина, наклонился к Захару.
— После не забудь, что ты мне должен, — прошептал он на ухо нарармейцу. — Мы-то с тобой знаем, что Кирилл стоит целой дивизии, а не роты.
…
В правой руке, отведённой назад,
