Коммунистической партии, а теперь кто гарантирует, что грядущее будет лучше?
Года через полтора после ухода Ивана Никандровича с завода Анатолия Григорьевича пригласил к себе новый секретарь парткома завода. «Дуй, — говорит, — в кабинет 305 горисполкома для беседы, работу тебе предложат — решай сам». Анатолий Григорьевич удивился предложению. Собирался он тщательно, достал из шкафа новый костюм, а к горисполкому приехал за час до назначенного времени. В те времена никаких охранников в учреждениях не было, и Анатолия Григорьевич поднялся с улицы по гранитным ступеням, ведущим к входной трёхметровой двери из благородного дерева, потянул с волнением за бронзовую массивную ручку и поразился красотой и торжественностью центральной лестницы — как к пьедесталу власти по ней поднимаешься. На третьем этаже прошелся вдоль кабинетов, читая таблички, нашёл кабинет 305, на двери которого золотистым металлом блестела надпись: «Начальник отдела кадров такая-то». Минут за пятнадцать до назначенного времени вежливо постучал, отсчитал пять секунд и слегка приоткрыл дверь. Начальница пила чай, посмотрела на Анатолия Григорьевича пристально, а может недовольно, но пригласила зайти.
— Я с завода, Маланин, по телефонограмме…
— Проходите, присаживайтесь, — чай отставила на тумбочку, — Анатолий Григорьевич, Иван Никандрович рекомендовал вас на должность начальника АХО, вам нужно принести рекомендации от администрации завода и от партийной организации.
Анатолий Григорьевич понял тогда, что разговор идёт об уже решённом деле. Значит Иван Никандрович знал, что не посмеет он ему отказать.
— А с Иваном Никандровичем можно переговорить?
— Запишитесь на прием у секретаря, — начальница посмотрела на него удивлённо.
Вот оно как, большим человеком стал Иван Никандрович. Спустившись этажом ниже, Анатолий Григорьевич нашёл приёмную и пока разговаривал с секретаршей, из коридора появился Иван Никандрович.
— А, Анатолий, проходи в кабинет.
Но сесть не предложил. Куда-то звонил, только потом поднял глаза.
— Большое доверие тебе оказываем, Анатолий. Дело для тебя новое, присмотрись, разберись — все материальные ценности хотим тебе доверить.
— Да вы ж меня знаете, Иван Никандрович, я — советский человек, — неожиданно для себя выпалил Анатолий Григорьевич.
Савельев замолчал, уголки глаз его собрались в мелкие морщинки, нижняя губа чуть выдвинулась. Он вроде хотел что-то сказать, но потом его отпустило и, как бы завершая беседу, Иваном Никандрович встал и подал свою руку.
— Ну и по рукам, Анатолий.
Анатолий Григорьевич вышел из приемной растерянный от какой-то недоговорённости, возникшей после его невольного самохвальства: «Я — советский человек».
Анатолий Григорьевич ещё заварил чай, бросил в этот раз несколько кусков сахара и опять задумался: «Важная тогда была беседа, определяющая. Его вспомнили, выделили, но разговора на равных не получилось, вернее сам он не чувствовал себя равным Ивану Никандровичу. А еще забыл тогда задать самый главный вопрос: что будет с очередью на квартиру? Как поженились с Галиной, сразу встал в очередь на получение жилплощади в месткоме завода и терять очередь не хотелось. Эх, до чего наивный был».
Горисполком в советское время строил жилье для всего города, получая ведомственное финансирование из московских министерств, а себе, то есть для всего своего городского хозяйства, за это посредничество оставлял десятую долю. Квартирку двухкомнатную Анатолий Григорьевич получил уже через год, когда занял должность начальника отдела АХО. Про предыдущего начальника ходили слухи, что он служил вертухаем в лагере и сам людей расстреливал, а в квартире у него до сих пор висит портрет Сталина. Анатолий Григорьевич встретился с ним на передаче дел в бухгалтерии. Колючий волчий взгляд старика показался ему знакомым и пронзил его как когда-то в детстве, дедок сразу понял свою власть и затеял с Анатолием Григорьевичем странный разговор.
— Что Толя-Анатолий, сегодня на твоей улице праздник? Вот то будет праздник у вас, когда доведёте страну до ручки — Сталина на вас нет. У меня другом в молодости был сын Сталина, Александр Яковлевич, незаконный, правда, но это не важно, всё равно я побольше вашего о вожде знаю. Иосиф Виссарионович его своим сыном признал, даже в Москву приглашал, но Сашка не поехал, говорил: «Быть врагом Сталина опасно, а незаконным сыном — смертельно опасно». Он мне рассказывал про Курейскую ссылку, где Иосиф Виссарионович с матерью Сашки и сошёлся. Сталина царские стражники определили на постой в дом к детям-сиротам, там он четырнадцатилетнюю Лидию и заприметил. Рассказывала Сашке Лидия Платоновна, мать его, что Иосиф Виссарионович смеялся над царским правительством за его правильность. В Петрограде думали, что если сослали, то и наказали, а революционеры там нормальную жизнь построили, нельму кушали, да и почта к ним регулярно приходила, книги там разные. Иосиф Виссарионович в ссылке всегда оставался свободным человеком и как-то раз даже пошутил, что будь он на месте начальника Охранного отделения, то давно бы уже всех революционеров из Женевы с их проститутками на кожаные ремешки порезал. И из ссылки Иосиф Виссарионович уехал обманом, записавшись в 1916 году добровольцем на фронт, потому что знал, что он непригоден к службе, а его стражник Мерзляков ему потворствовал — сам был дезертир. Так что Иосиф Виссарионович, в отличие от лысого теоретика, хорошо знал простой народ, и присказку народную усвоил: «дурака грех не обмануть». Иосиф Виссарионович поэтому и навёл такой порядок, что обмануть его было невозможно. Теперь говорят: репрессии, репрессии, а ведь даже Бог грешников наказывает. Написано же у верующих в талмудах: «Раб же тот, который знал волю господина своего, и не был готов, и не делал по воле его, бит будет много». И кто ж этих рабов божьих конкретно будет наказывать? Значит, у Господа тоже есть свой НКВД, так то. А теперь, при Брежневе, страха нет, а значит и порядка нет. Вот поэтому, Толя-Анатолий, и просрём мы всё, что нам Иосиф Виссарионович оставил.
Потом уже Анатолий Григорьевич разобрался, что экспедитором в отделе числилась племянница старика, никаких обязанностей не выполняла, но зарплату получала. Уволились родственники одновременно, доказательств подлога не было, да и зачем было бросать тень на отдел.
А ещё Анатолий Григорьевич почему-то хорошо запомнил один день из детства сразу после смерти Сталина. К ним домой зачем-то пришла географичка из школы, в то время, кажется, были обязательны обходы квартир учеников, и мать усадила её на кухне пить чай. Толя подслушивал их беседу, стоя за дверью общей комнаты.
— Как теперь жить будем? — неестественно жалостливо причитала мать.
— Тяжело, конечно, но вот, говорят, собираются отменить плату за обучение в старших классах, — также неестественно сочувственно поддерживала её географичка.
Географичка не пользовалась в школе авторитетом и то, что мать унижается перед ней, унижало и Анатолия, но он был замечен
