кто посмел его ослушаться.
Вот и сейчас, зажмурив глаза, на миг пытаюсь абстрагироваться. Но мне нельзя, нельзя проявлять малодушие. Нужно постараться встать и пойти к нему. Объяснить, что только я одна во всем виновата.
Вдруг он обвинит Николая. Вдруг решит его уволить. Этого нельзя допустить. Сколько себя помню именно Николай всегда возил меня в гимназию и вначале даже провожал до самых дверей. Он не просто водитель, он близкий для нашей семьи человек. Но папе, конечно, об этом не стоит говорить.
Превозмогая дикую слабость, силюсь сбросить с себя одеяло и приподняться на локтях. Но в следующую секунду над кроватью возникает величественная фигура мачехи. Бледный свет из окна освещает лишь ее тонкие руки и идеальный алый маникюр на ногтях. Ненавистный цвет. Она разом пресекает мои жалкие попытки встать.
— Тебе надо отдыхать. — сухим и бесцветным голосом говорит Констанция.
— Николай ни в чем не виноват, — глухо шепчу в ответ. — Мне надо сказать об этом папе…
— Твой папа сам прекрасно знает, кто и в чем виноват. Он сам во всем разберется. А ты лежи и постарайся поспать.
Мне её не убедить. Она ничего не сделает. Не пойдет, даже если стану умолять.
Отворачиваю лицо в другую сторону и чувствую, как соленая слеза скатывается вниз по щеке. Застревает пленником на потрескавшихся губах.
И зачем только она пришла, когда Николай буквально на руках занес меня в комнату и положил на кровать? Зачем делала вид, будто пытается помочь?
Я же видела её хмурое лицо. Неприязнь в голубых, как морозный воздух, глазах.
Должно быть, это папа её попросил. Иначе она бы не сидела все это время в кресле возле окна, а поехала бы в свой любимый салон красоты.
Нельзя сказать, что мы с мачехой открыто враждуем или придерживаемся каких-то особых отношений. На самом деле этих отношений просто-напросто нет. Между нами стойкий и установившийся с годами нейтралитет. И ни одна из нас не горит желанием посягнуть на территорию другой.
Мне и раньше доводилось болеть, но Констанция ни разу не удостаивала меня такой чести, как сегодня.
— Ты можешь идти, если хочешь. — сдавшись во власть удручающей слабости, говорю я. — Необязательно со мной сидеть.
— Твоему отцу так спокойнее. А если тебя что-то не устраивает, ты вольна сказать ему об этом сама.
Нет смысла продолжать диалог.
Закрываю глаза, чувствуя, как сознание уплывает в темноту…
— Севушка моя! — раздаётся голос отца, вместе с громким хлопком открывшейся настежь двери.
— Вячеслав! — недовольно шепчет на него мачеха.
— Как она себя чувствует? Он как следует её осмотрел? Не халтурил?
— Конечно, Аристарх Вениаминович, как следует осмотрел Северину. И не раз заметил, что ей нужен полный покой. Полный.
— Папа, — тихо выдыхаю вместе с огнем, который поднимается из горла.
— Деточка моя, — он тут же садится на кровать подле меня.
Берет мою ладонь в свою. Целует. Целует. Целует.
— Ты чего это вздумала устраивать прогулки без зонта? — стараясь звучать беспечно, говорит отец. — В могилу меня хочешь свести?
— Слава, — вновь раздаётся недовольный голос Констанции.
— Я со своей дочерью сам разберусь. Я всего лишь хочу донести до ребенка, что ее родитель волнуется. И что так поступать не следует. — в словах отца ощущаются вкрапления железа.
— Конечно. — с усмешкой отвечает его новая жена. — Это ведь твоя дочь. Не смею вмешиваться.
Она отступает к окну, а папа снова принимается целовать мою руку.
— Это безответственно, Севушка. Не только по отношению к своему организму, но и к окружающим любящим тебя родным людям. Или я в чем-то не прав?
— Прости меня, пожалуйста, папочка. — сжимаю пальцами его запястье. — Но только не наказывай, Николая. Это все моя вина. Моя…Но я обещаю. Обещаю, что больше не буду так делать. Мне просто очень хотелось прогуляться под дождем. Сама не знаю, как так вышло. Прости.
— Севушка, девочка моя. А почему ты уехала с той вечеринки? Что-то произошло? — ласково спрашивает папа и щурит глаза, — Николай сказал, что ты там от силы минут пятнадцать пробыла.
— Нет, ничего. Просто ты оказался прав. Там было совсем не интересно. — стараясь вытеснить из голоса всякое волнение, отвечаю я.
— А я говорил, что не стоит ездить на вечеринки к недрагоценным, дочь. Не просто так не пускал тебя на сборища ко всякому сброду… — он не договаривает. — Это совсем не твой уровень, Севушка, не твой. Пойми ты уже, наконец.
Молча киваю, хоть и не согласна с ним. Мне никогда не удастся разрушить убеждения отца. Общество разделено на аристократов, чьи дома относятся к драгоценным металлам, и простой народ. Однако я не считаю, что дружбу и общие интересы можно найти только среди представителей своего круга. Папа такие взгляды не одобряет, потому я стараюсь с ним не спорить.
Вуз, в котором я учусь, числится в списке лучших в стране, но попасть в него может лицо любого сословия.
Папа вначале желал отправить меня в Алмазный, тот лишь для драгоценного общества. Но я на протяжении нескольких лет упрашивала его позволить мне подать документы в Малахитовый Дворец. Ведь именно там в свое время училась моя мама.
Довольно долгое время он не соглашался, но в итоге все же сдался и разрешил. Моему счастью в тот день не было предела.
— А твой этот женишок, что же, тоже там был?
От его вопроса мне становится дурно. Пожалуйста, только не сейчас. Пожалуйста, я не готова говорить об Андрее.
Но неожиданно в кресле, на котором сидит Констанция, раздается шуршание.
— Слава, не следует ли нам оставить Северину одну, раз она собирается поспать? Аристарх Вениаминович сделал ей укол и строго велел не беспокоить, обеспечив полный покой. — сказав это, она не дожидается ответа отца.
Бесшумно поднимается и покидает комнату.
Папа прикладывает мою ладонь к своей щеке.
— Конни права. Отдыхай, дочка. Поправляйся как можно скорее. И ни о чем не…
— Николай…— шепчу я.
— Нашла из-за чего переживать. Не уволю я старика. Ты, главное, не волнуйся о пустяках и отдыхай.
Наклонившись, он целует меня в щеку, а затем встает и уходит вслед за мачехой.
Бросаю взгляд на окно. Дождь все также барабанит в стекло. Врезается в преграду и грустно сползает вниз. Он так безнадежно одинок. И
