положения. Теперь понятнее?
Отшатываюсь, будто он влепил мне пощечину. Нож уже не просто крутится. Он бешено кромсает.
Я набрасываюсь на Андрея с кулаками, кричу, срывая горло. Слезы рвутся из глаз. Врываюсь в комнату и, кидаясь к кровати, вырываю Уле клок волос. Но это все безумство я творю лишь мысленно. Наследница Серебряных не может позволить себе столь вопиюще дикого поведения. Я всегда должна держать лицо и не имею право опозорить драгоценную ветвь.
Вспоминаю уроки Зинаиды Львовны и обрастаю иллюзией безразличия. Пульс так сильно грохочет в голове, что я боюсь упасть или оглохнуть, но все же ровным голосом произношу:
— Более чем. Спасибо за честность. Желаю вам обоим счастья.
Поворачиваюсь на негнущихся ногах и ухожу. Глаза ничего не видят вокруг. Ощущение, будто все стало серой жижей. Но я двигаюсь, сопротивляясь безграничному желанию упасть. Раствориться. Исчезнуть и оказаться на другом краю мира.
Когда прохожу сквозь танцующую толпу, кто-то ломает шары с конфетти и серебряные фантики затопляют пространство. Из глаз тайком соскальзывают солёные свидетели терпкого разочарования.
Выхожу на улицу и вижу нашу машину. Николай не уехал. А ведь я всю дорогу уверяла его не ждать меня.
Заметив мою приближающуюся фигуру, он быстро выходит из автомобиля, держа над головой зонт. Спешно подбегает и встревоженно интересуется:
— Северина Вячеславовна, что-то случилось?
— Отвезите меня, пожалуйста, домой. — говорю совершенно чужим голосом.
Кивнув, он открывает передо мной дверь, и я без сил опускаюсь на сидение.
Глава 2
— Николай, — тихо говорю я, когда мы проезжаем возле парка Зеленого Кита, — Вы не могли бы остановить машину? Мне хочется немного пройтись и подышать свежим воздухом.
— Но… Северина Вячеславовна, — неуверенно оборачивается мужчина, — На улице идет сильный дождь.
— Я возьму зонтик. Всего на пару минут. Я быстро, не стоит волноваться.
Мои губы выдают тугую улыбку, которая отдается в сердце россыпью нерастворимой боли. Но, к счастью, наш водитель не силён в физиогномике¹.
Подъехав ко входу на территорию лесопарка, он глушит двигатель, выбирается из машины и открывает передо мной дверь, придерживая над головой огромный зонт.
Выхожу из салона и благодарно киваю. Забираю из рук обеспокоенного провожатого большую черную завесу, способную полностью скрыть мою фигуру от плачущего неба. Прошу Николая подождать в автомобиле, уверяя, что не стану задерживаться.
— Может, мне стоит пойти с Вами? — несмело предлагает он.
— Нет-нет, мне хочется побыть немного одной.
Отвернувшись, двигаюсь в сторону железных ворот. Шаг за шагом устремляюсь в глубь парка, обходя лужи, похожие на тоскливые моря.
Серое небо хмурится и полыхает печалью. По поникшим листьям деревьев разгуливает холодный беспечный ветер. Ему чужды человеческие метания. На асфальтированных дорожках непривычно пустынно. Никто не желает гулять во время пиршества ливня.
Никто, кроме меня.
Мысли в голове путаются. Сплетаются в колючий клубок отчаяния. Картинка за открытой дверью той ненавистной комнаты никак не хочет перестать застилась глаза. Она словно приклеилась к коже век и мелькает каждый раз, стоит только моргнуть.
Когда отхожу достаточно далеко, внимательно осматриваюсь по сторонам. Никого. Ни единой души.
Окончательно убедившись, что никто не сможет увидеть сломленную наследницу серебряной ветви, опускаю темную преграду, мешающую нам с дождем соприкоснуться.
Мне хочется промокнуть и очиститься. Стереть с себя его слова. Его холодную интонацию. Её смех и цвет белья. Красный. Как пошло…
Дождь беспощадно хлещет по лицу. Он не жалеет ни меня, ни кровь, что сочится из раненого сердца. Запрокидываю назад голову. Затравленно кричу.
Я должна освободиться. Должна выплеснуть всю эту невыносимую боль.
И никто никогда не увидит мои слёзы. Я хочу выплакать их все. Все, что существуют во мне. Навсегда отдать их грозе и заледенеть в том месте, где кровоточит сильнее всего. Я горю в агонии чужого предательства и не могу никак понять, как?!
Как два таких близких человека могли поступить со мной таким образом?
Почему?! За что? Неужели я заслужила подобное?
Уля уходит из сердца на удивление быстро. Ее образ стирается, забрав с собой красный. Этот цвет меркнет. Становится цветом лжи. Обмана. Лицемерия и подлости. Оказывается, я ненавижу красный. Не переношу его с этого самого дня.
А он все ещё сидит глубоко-глубоко внутри меня. Время идет тик-так, тик-так. Я промокаю насквозь. Одежда прилипает к телу. Холод пробегается по коже, царапает острыми когтями. Зубы нещадно дрожат, но как бы я не кричала:
— Ненавижу тебя! Ненавижу! Предатель! Предатель! Уйди, ненавижу тебя!
Он все ещё тянет ко мне руки. Смотрит, не отрываясь, серо-синей пропастью своих глаз. Молчит. Но никак не желает отпустить и исчезнуть среди бесчисленных капель дождя.
Безвольной куклой опускаюсь на землю. Зонтик ускользает из рук. Мир перед глазами начинает кружиться.
А через минуту сквозь мутную пелену я улавливаю возникшее передо мной встревоженное лицо Николая. Он выглядит крайне взволнованным, и мне становится не по себе от мысли, что причиной его беспокойства являюсь я.
— Северина Вячеславовна, — растерянно говорит мужчина, — Зачем вы так? Что же вы. Давайте я вас подниму. Вот так, обопритесь на меня. Да, вот так, держитесь. Вы сказали, что отойдете всего на пару минут, а Вас все нет и нет. Нет и нет. Я ж шибко волноваться начал. И решил проверить, не случилось ли чего. Но как же так… Как же так… Ох, Северинушка Вячеславовна. Пойдёмте, пойдёмте, скорее. Вы совсем промокли. Надо поскорее домой. Вашему отцу это не понравится.
1. Наука, которая изучает влияние человеческих эмоций на мимику, называется физиогномикой.
Глава 3
И папе действительно не нравится.
Не нравится, что его дочь насквозь промокла и почти сразу же свалилась с температурой.
Я слышу его крики даже сейчас, лёжа под одеялом, за закрытой дверью своей полутемной комнаты. Они блуждают по всему дому. Въедаются в стены. В то время как угрозы всех уволить злобно скалятся, нависая над застывшей в испуге прислугой.
Пальцы нервно сжимают края одеяла. Тело объято жаром, окутавшим меня пылающими цепями. Я словно генерирую огонь каждой клеточкой.
Сознание путается, спотыкается и то и дело проваливается в пекло. Но отчетливо представляет все, что происходит в остальной части особняка.
Папа никогда не повышал на меня голос. Со мной он всегда ласков и заботлив. Но каждый раз, когда я наблюдаю за тем, как он кого-то отчитывает, испытываю непонятную тревогу и желание поскорее спрятаться. Он способен одним лишь словом расплющить любого,
