её плечи от ветра. Она очень внимательно посмотрела на моё тело: на торс, обтянутый футболкой, на руки. Она не знала простой истины. Сильный мужчина хорош, только когда он на твоей стороне. Иначе — подумай, хватит ли у тебя сил завалить меня нахрен, чтобы в случае чего сбежать.
После залива мы поехали ко мне домой. Уже вечерело, но было такое прекрасное время, когда все только через час возвращались с работы, и улицы оставались пусты. Она хотела побродить по моему двору. Я не хотел рисковать. Просто взял её на руки у машины — она ещё взвизгнула, и отнёс прямо в дом. Там, в коридоре, мы начали снова целоваться — по её инициативе. И вот так мы оказались здесь.
Пока она всхлипывала и ощупывала своё горло, я подошёл к углу, взял оттуда железную кочергу — камином я не пользовался вечность, но кочерга осталась — и пошёл к Клэр обратно, опустив руку вдоль бедра. Она не сразу заметила, что я держу при себе. А потом мне стало всё равно.
Она завизжала, закричала и упала на локоть, закрываясь руками. Я занёс кочергу и с силой опустил её на колени Клэр — несколько раз. От боли она рыдающе завопила, и впервые что-то во мне на самом деле поднялось. Я вскинул подбородок и схватил её рукой за горло, как было. Клэр вцепилась ногтями мне в эту руку, но я отцепил её от себя и сломал ей запястье.
Хрусть, хрусть — как сладкий хворост.
Боже, как она орала. Меня мурашками пробрало, пока не начала сипеть. Я за горло нёс её до двери в подвал и держал, пока не открыл замки. Затем спустился с ней по лестнице. Она качалась в моей руке, как дохлая рыба, и была уже вся синяя. Прекрасно.
В подвале у меня всё было по полочкам. Всё — очень аккуратно. Но если кто чужой посмотрит, подумает: ну, обычный подвал, чего в нём такого? Я специально устроил всё неприглядно. Ни в жизнь не скажешь, что здесь я убивал людей.
На столярный стол, весь в стружках, я кинул Клэр. Она ударилась о доски спиной и застонала, хныча от боли. Баюкая, прижала свою сломанную руку к груди. Я с отвращением посмотрел на неё. На тёмные волосы, на их треугольник внизу живота. На дрожащие пальцы с длинными алыми ногтями.
— Боже мой, — сказал я вслух, — вот это безвкусица.
Я притянул её к себе за лодыжки, не слушая, что она плачет, кричит и отбивается. Пусть. Мне так даже лучше. Она что-то сказала про ребёнка.
Я спросил: у тебя есть ребёнок? Она ответила: да. Девочка, четыре года. Я покачал головой. Я не поверил ей. Но даже если дочка есть, ей лучше не смотреть на такую мать. Спросил, почему она скрыла это в анкете. Тогда Клэр зло заорала, что с женщинами с детьми знакомятся куда реже.
Тогда я снял ремень из петель джинсов и накинул его ей поперёк шеи. Пряжка вонзилась ей в гортань; она начала биться и синеть, дрыгала коленями, махала руками, как припадочная, и даже полоснула ногтями мне по плечу. Я в бешенстве убрал ремень и врезал ей в челюсть кулаком. Что-то хрупнуло. Она выплюнула густую слюну с кровью, и там было что-то белое. Два зуба. Она заплакала было, но это уже поздно — я просто схватил её за руки, сломал запястье на второй (оно тоже хрустнуло, как хворост из упаковки) и поискал на полках плоскогубцы.
Сказал ей, что она виновата сама, и ухватил ноготь на правой руке, на указательном пальце. Пришлось здорово попотеть. Сначала щипцы откололи кусок ногтя: со второго раза удалось поддеть его весь и сорвать с пальца. Она выла, как сука, и молила остановиться. Я сказал — как только так сразу, и взялся за другой ноготь.
И так десять раз.
Когда у неё нечем было больше меня расцарапать, я в неё вошёл. Член стоял колом; мне нужно было погрузить его куда-то, в любую узкую глубину. Я представлял, как Клэр хрипнет и задыхается, и от этого голова тяжелела. Тогда взял ремень и сунул его ей в зубы, чтобы она не стонала так громко. Входил и выходил, погружался и вынимал. Я трахал её, словно ножом резал. И вот это было прекрасно. Её глаза стали багровыми. Её лицо обрело кроткое выражение. Она не двигалась подо мной и не трогала: раскинулась на столе и смотрела в потолок, постанывая.
Как и всегда, я кончил единственным возможным образом. Положил руку ей на горло.
— Тебе есть что сказать? — спросил я напоследок.
— Ты сгоришь в Аду, Гейб, — бросила она.
Я равнодушно пожал плечами. Встал ей на ноги коленом. Чтоб не брыкалась.
— Забавно, — сказал напоследок, прежде, чем сломать ей шею и со стоном долго кончить внутрь. — Но меня как раз зовут Хэл{?}[Игра слов, в переводе с англ. hell — Ад].
========== Шесть дней до Хэллоуина ==========
Комментарий к Шесть дней до Хэллоуина
Я не знаю, что заставляет людей искать друзей. Я не знаю, что влечет людей друг к другу. Мне не знакомы основанные на лжи социальные взаимоотношения.
Тед Банди
Семя инцеста — молоко дьявола.
Килан Патрик Берк. Клан
1
— Бруно?
Несносная собака снова куда-то делась, но на этот раз, кажется, с концами. С тяжким вздохом Констанс разогнулась. До того она прижалась ладонями к гравию, где стояла машина: вдруг пёс залез под джип? Он любил так делать раньше. А вообще, за ним нужен глаз да глаз: он ужасно неприспособленный и не вылезет, даже если джип по нему проедется. Бруно — настоящий глупыш. Он добряк, но у него напрочь отсутствует чувство самосохранения. Наестся и спит где попало, даже в небезопасных местах. Или прячется нарочно. Чтоб его!
— Бруно! — нет, его нигде не было. Констанс встала и отряхнула джинсы. Затем сложила ладони рупором. — Бруно-о!
Куда мог деться ласковый домашний кавалер-кинг-чарльз-спаниель{?}[Пёсельная порода. Кавалер — это маленький спаниель с короткой, но четко очерченной мордой, большими коричневыми глазами и шелковистой шерстью.]? Маленький добрый компаньон, бело-коричневый друг, пожиратель конфет и кружочков свежего огурца, его любимого лакомства? Констанс запахнула на груди свитер: похолодало, даже очень, притом со вчерашнего дня. Вот только прошлым утром было так жарко, что она в летнем платье и кедах спасалась в тени с фраппучино. А сегодня уже нет.
— Бруно! — позвала снова, пытаясь найти его взглядом во дворе.
Папа объявился на крыльце. Он держал
