как-то поправлять ситуацию в своей семье – пила, объедала брата с сестрой, регулярно избивала их, приходя домой пьяной и злой, потому что её вновь выгнали из кабака за дебош. Даже в этом она винила своих детей, выдумывая совершенно нелепые причины, а чаще вовсе ничего не говоря, а со злостью бросаясь на них.
Маленькая девочка не понимала, что с её мамой не так. Даже когда той не было дома, ребёнок, оглядываясь и прижимаясь, шёпотом спрашивал у брата: «Почему она так злится? Она так скучает по папе?».
Брат не пытался придумать красивую историю, чтобы не разочаровывать маленькую сестру. Он просто говорил то, что считал правдой, то, как он понимал поведение ставшей чужой женщины, которая когда-то подарила ему жизнь.
– Нет, она не скучает по папе. Она просто больше нас не любит. Возможно, никогда не любила. Будь осторожней, сестра. Вчера я договорился о подработке в одном из дворов. Меня может не быть дома целыми днями. Старайся не показываться ей на глаза.
Следующие несколько месяцев шли теперь уже в привычной череде гулянок, скандалов, избиений и нападок со стороны матери и чрезвычайно тяжёлой, без возможности отдохнуть, жизни для брата. Он работал за каждую крошку, за любую возможность принести девочке что-то поесть. Практически всё, что брат тащил домой, а это были в основе своей продукты, которые ему выдавали вместо денег, отбирались матерью, поэтому нередко он вынужден был прятать их неподалёку от дома или в подполье, где чаще всего и находилась сестра, минуя очередные негодования матери.
Брат и сестра вновь остались одни.
Глава III
– И давно ты дома была?
Особого интереса в вопросе трактирщика не улавливалось, словно это были дежурные слова, предназначенные для абсолютно каждого посетителя его заведения. Проще говоря – одна из тех фраз, что одновременно для всех и ни для кого.
Мужичок этот, уже седовласый, обрюхатившийся от неправильной пищи и отсутствия физических нагрузок, каждый раз прищуривался и неестественно выворачивал голову вправо, словно заискивал, хотя на деле уже много лет страдал от тика.
– Что мне там делать? На ублюдков смотреть?
Если бы брат с сестрой сейчас заглянули в окно трактира, то увидели бы, что ублюдками их назвала собственная мать. Без особого энтузиазма, ровно как и без сильного сопротивления, она вновь тянулась за новой порцией пойла, взамен толкая несколько монеток; немногого, что осталось от продажи последних вещей из дома.
– Не помогают?
– Не-а.
– Понимаю. Мой тоже дармоед.
– В мужа пошли. Он пока не издох, дубина эдакая, так тоже ничего дальше задницы своей лошади не видел.
– Эх… Жаль тебя, хорошая ты вроде бы баба, а судьба вон как…
– Так если хорошая, то долей!
Трактирщик долил и ушёл куда-то за грязную занавеску, загремел посудой, закричал на помощника, занялся делами.
Женщина уставилась в кружку с чем-то пенным и сильно отдававшим дрожжами.
– Хорошая баба. А толку?
Прошипев это и глотнув бражки, она оглянулась. Сброд вокруг был занят типичным для подобного заведения делом: пил, жрал, плевался, блевал, щупал друг друга и ревел единым пьяным голосом, поглощавшим в себя, опьяняющим. Однако, было среди всего этого что-то необычное, что-то чарующее не пьяным дыханием множества глоток, а таинственностью, загадкой, опасностью. И женщина наконец заметила источник этого – старуху, сидевшую в тёмном углу. Она пряталась в тени, укутавшись в дырявый и местами погнивший платок.
– Что смотришь то, карга…
Женщина и не старалась, чтобы её услышали, проговорив эти слова еле слышно. Старуха же заставила её на миг обомлеть – улыбнулась своим беззубым ртом и поманила к себе.
До конца не понимая, каким же образом старуха услышала её, женщина взяла кружку с пойлом и прошла к старухе.
Вблизи её новая знакомая выглядела ещё старее: впавшие глаза, еле поблёскивающие в свете лучины, гнилые зубы, смрад от которых не перебивает даже алкогольная взвесь в воздухе, костлявые трясущиеся руки.
– Ведьма…
Женщина была права.
– А то первой раз видишь?
– Первой…
– И предпоследний, кхе-кхе.
Старуха закашлялась, а затем потянулась к сложенным в замок рукам женщины.
– Ты это. Перед тем, как ответ дать, реши, точно ли готова. Совершённого не вернуть.
Женщина вздрогнула.
– О чём ты, старуха?
– О дитятках твоих, которые тебе не нужны. Дурёху из себя не строй. Знаю всё.
– Ах ты! Да я пойду городовому пожалуюсь! Ты что несёшь!?
– А ты не ори! Сядь обратно да послушай.
Женщина оглянулась, особого внимания её небольшая истерика не вызвала, но пара ближайших глаз наблюдала, что будет дальше. Злобно посмотрев на старуху, женщина села за стол.
– Что ты знаешь?
– Не больше, чем нужно и не меньше, чем надобно. Знаю, как решить твою проблему.
– Говори же. Как?
– Тебе этого знать не нужно. Дома тебя быть не должно в этот момент. Воротишься, их и не будет уже там.
– А если узнает кто?
Женщина к этому моменту перешла на шёпот и пригнулась к столу.
– Так ты никому не рассказывай. Тогда и не узнают.
– Не знаю я…
– Ты уже всё знаешь. Придёшь ко мне на следующей неделе. Мне нужна будет только капля твоей крови. Изба моя на окраине, за одиноким деревом.
***
Вечерело.
Высокий крупный вяз в красном свете заката раскинул свои ветви, не стесняясь ни других деревьев, ни людей, ни птиц. Он красовался и летом, будучи обрамлённым своими пластинчатыми листьями, хвалился гибкими, но крепкими ветками и сейчас, оголённый поздней осенью.
Чуть вдали от него стояла покосившаяся изба. Со стороны могло показаться, что в ней не жили уже пару десятков лет, но то тут, то там можно было заметить детали быта: тряпки, вывешенные проветриться, поленья для топки, сложенные аккуратно возле входа, два чёрных кота, сидевшие по обе стороны от двери, охраняя вход в жилище хозяйки.
Женщина постучала в дверь.
Тишина.
Через пару секунд послышались шаги, а затем дверь со скрипом отворилась.
– Входить не нужно. Вот.
Старуха протянула женщине иголку от веретена.
– Это зачем?
– Проткни палец. Нужна капля крови, как я и сказала.
Немного помявшись, женщина проткнула палец, приложила палец ко рту и отдала иглу старухе.
– Это всё?
– Да.
Женщина растерялась.
– А оплата? Что я тебе должна?
Старуха рассмеялась так громко, что коты, до этого спокойно наблюдавшие за происходящим, вскочили и понеслись от дверей куда-то за избу, а вороньё, сидевшее на вязе, звучно рассекая воздух крыльями унеслось в сторону леса.
– То, что было в твоём чреве – это есть и груз, и плата, и освобождение. Мне от тебя больше
