вышли на твои поиски, — сказала Зиллах, — мы не хотели причинить тебе вреда, Конан, — она вскинула руку и проговорила: — Однако следуй за мной, господин, и мой отец объяснит тебе все.
«Ну ни фига себе, — мысли рванулись дикими мустангами, — я — Конан из Кимерии? Я — великий киммериец? Уф. Круто».
Хорошо, что я не сказал это вслух. Зиллах бы явно не оценила моего энтузиазма, наверное, сочла бы, что я, то есть Конан, еще не пришел в себя или за те три дня, проведенные в пустыне, тронулся головой. Так что вслух пришлось сказать:
— Ну, тогда веди меня к своему Еношу, милая, я хочу послушать, что он мне наплетет.
Еноша был высоким, стройным немолодым человеком. Он восседал в соседнем шатре в кресле из черного дерева с высокой спинкой и изучал какой-то измятый, ветхий свиток. На нем был головной убор из белого полотна.
Он предложил мне сначала сесть, а потом послал Зиллах за вином.
— Итак, шейх, — начал я, совсем забыв о нормах поведения в гостях, — как вам удалось меня найти?
Енош указал рукой на зеркало. Я посмотрел в направлении его руки.
— Пока я не утратил волшебной силы, друг мой, и я могу использовать некоторые не совсем естественные средства.
Я смотрел на зеркало. Оно было черным. Черным был не только его каркас, но и зеркальная поверхность.
А между тем шейх начал о чем-то говорить. Он говорил и говорил, и речь его была наполнена разными кручеными эпитетами. Минут через пять я понял, что он мне рассказывает какую-то древнюю историю. Вся история сводилась к тому, что очень давно жил какой-то волшебник из страны Алхат и с помощью черных чар он захватил власть в стране. После этого волшебник провозгласил себя великим жрецом и пророком и поведал, что скоро спустится на эту землю бог и будет самолично править Алхатом Светлым (как тогда звали эту страну). Спустя какое-то время он с помощью черных ритуалов вызвал из потустороннего мира демонессу и выдал ее за богиню. Удерживая чарами в этом мире тело богини, он провозгласил себя проводником божественной воли и правил от ее имени. Но что-то у него не сложилось, и чудовище, которое он вызвал из-за Предела, уничтожило его и захватило трон и властвует по сей день.
— Это ж сколько времени прошло с тех пор? Оно что, бессмертное? — удивился я.
— С тех пор прошло больше лет, чем песчинок в этой пустыне, а божество все еще здесь господствует, — ответил Енош. — Это существо питается энергией живых. Когда-то это не было пустыней, здесь шумели леса, росли травы, паслись резвые стада, и все это орошала тысяча рек и озер. Сейчас уцелел лишь сам Алхат, и демонесса выбирает каждый раз себе жертву среди людей, роды сокращаются и вырождаются.
— Но почему же вы не убили ее?
— Она неуязвима и бессмертна, — с грустью сказал он. — Стрела и меч бессильны против нее. Один ее взгляд парализует и пронзает душу. Охотники до ее смерти уже давно выстроили в Черном Храме лес мужских фигур.
— Ну тогда покиньте это место, — сказал я и прибавил любимые мной когда-то (когда я читал «Конана») слова. — Кром и Митра.
— Это невозможно. Она колдовской силой удерживает нас в этих землях.
— Ладно, это все хорошо, но я-то при чем?
— Ты здесь из-за давнего пророчества, — тихо произнес Енош.
— Какого еще пророчества? — спросил я и подумал, что дело пахнет керосином.
— В пророчестве сказано, что неизвестные боги, от которых отреклись наши, смягчат свой гнев и пошлют освободителя, и тот свергнет богиню и разрушит ее злые чары. И эти самым героем являешься ты.
— Э?..
Проводы были недолгими. Мне пожелали удачи и довели до Черного Храма. Даже черный ход показали.
Место было отвратительное. Серые каменные стены, такие же серые колонны. И все помещение было заставлено скульптурами. Вспоминая рассказ шейха, я понял, что это не скульптуры, а люди. Моя кожа резко покрылась мурашками, и очень захотелось домой.
«Вот, ведь коз… нехорошие люди, — подумал я про устроителей этого тура. — Они же мне не дали «кнопки» экстренного возвращения. А если здесь меня убьют?»
От последней мысли стало не по себе, и к горлу подкатил комок. Все мои рассуждения прервались, когда я услышал человеческий крик.
— А, будь что будет, — прошептал я. — Авось не помрем, небось выдюжим, а не выдюжим — так хусим, как писал один из фантастов моего мира.
И я поспешил на крик. Картина, что я увидел, была ужасающая. На троне восседало страшилище, а возле стоял и кричал человек. Я посмотрел на его ноги, они на глазах приобретали серо-бледный оттенок. В то же время чудище издало странный звук, что-то между карканьем и смехом одновременно. Скелетообразные руки и шея набухали, складки на коже разглаживались у демонессы.
Горгона пока не обращала на меня внимания, она была занята трапезой. Серость человека распространилась до пояса. Его крик стал больше напоминать визг.
Ее бюст наполнился, натянув тонкую ткань и придав ей черты женственности, а влажный алый рот раскрылся в новом приступе смеха. В этом смехе уже не было ничего каркающего, на этот раз это был музыкальный, чувственный смех привлекательной женщины. Серость уже доходила воину до груди. Неведомая сила толкнула меня в спину, и я выбежал к трону. Мои руки без приказа мозга в каком-то наитии выхватили палаш и отрубили голову несчастному. Не было времени заморачиваться по поводу: я убил человека, как это плохо. Я просто поднял глаза и…
И встретил взгляд Горгоны.
Наверное, так действуют на людей тяжелые наркотики. Никогда не принимал и не собираюсь, но накрыло меня с головой. Не знаю, сколько я стоял и смотрел на демонессу, наверное, миг, так как мертветь я не начал, но успел побывать во всех своих грезах. И рыбкой в океане, и птичкой в небесах, и червячком под землей. Спасло меня лишь то, что палаш из онемевших рук выскользнул и поранил мне ногу. Я взвыл от боли и автоматически отвел взгляд, скосил его на рану.
«Так, нужно вспомнить греческую мифологию, — мысли неслись с бешеной скоростью, подобно реактивным самолетам, — где-то это было. Ага, вспомнил, но там у героя (забыл, как звать, да это и неважно в данный момент) был щит, куда он смотрел, а у меня есть только палаш».
Палаш…
«Блин. Можно же смотреть в отражение на отполированном лезвии», — осенила меня догадка.
Я посмотрел туда и увидел, что Горгона обладает не двумя глазами, как люди, а тремя.
