– Ты чего ж? – спросил брата Лев Ильич. – Твоя идея – иди лечись!
– Я и так здоров.
– А мне хватает голос слышать – и действует! – похвастался Прохоров.
Андрей Ильич оглянулся на него и сказал с тревожным сомнением:
– Ну, на меня один голос не подействует.
– А ты иди, Лев Ильич, проверь свои силы! – напутствовал Прохоров и пообещал: – Замашешь ручками, как и все!
– Пальцем не пошевелю! – гарантировал Лев Ильич. – И вообще – халтура это и профанация! Только деньги зря тратим!
Лев Ильич вышел на сцену и проследовал мимо Нестерова, извинившись жестом, означающим: «Работайте, я не мешаю!» – ибо начальству сроду в голову не приходит, что оно может кому-то помешать. Спустившись со сцены, Лев Ильич сел в первом ряду, прямо напротив Нестерова, скрестил руки, положил ногу на ногу с довольно-таки ироничным видом: ну-ну, поглядим, что ты со мной сделаешь. Однако, заслышав сзади перешептывания, он строго оглянулся и призвал директивным взглядом отнестись серьезно к мероприятию. Это замечательное умение наших начальников делить: лично я имею право на усмешки и иронию, но ты, народ, будь послушен и не обсуждай.
Тем не менее народ обсуждал.
Красавица Нина, приехавшая на каникулы, сама студентка психологического факультета, усмехнулась и сказала Наташе:
– Неужели люди до сих верят в эту глупость?
Наташа промолчала, зато ответила ее мать Люба Кублакова:
– Верят или нет, а у меня прошлый раз сыпь на руках прошла. Вот и думай. На этот раз хочу давление понизить.
– Темнота! – сказал Вадик, тоже приехавший на каникулы и тоже студент, будущий криминалист. Он сидел, конечно, возле Нины.
Нестеров этих слов, само собой, не слышал. Он вообще не вслушивался и не всматривался. На таких сеансах нельзя никого выделять, нельзя ни к кому иметь личное отношение, нужно чувствовать публику как плотную и однородную биомассу, тогда успех обеспечен. Известно же, что для такого рода взаимодействия важна дистанция, отстраненность. Нестеров не любил, чтобы на его сеансах был кто-то из знакомых. Впрочем, в родном Сарайске он ни разу не выступал, там эффекта отчужденности достичь в полной мере было невозможно.
Нестеров настраивался. Получалось плохо. Он знал, что нельзя думать о своем состоянии, но как не думать, если в глазах всё слегка подплывает и колышется? Тут он увидел Нину. Поразился ее красоте. В этот момент даже прошло головокружение. Он с усилием отвел глаза и заговорил, глядя в пространство:
– Здравствуйте. Я рад видеть вас. Я прошу людей с неустойчивой психикой, с нервными заболеваниями и сильным похмельным синдромом выйти из зала во избежание неприятных последствий. Есть такие?
Зал начал оживленно перешептываться.
– Ушел бы ты от греха подальше, – сказала Савичева мужу. – У тебя со вчерашнего вечера синдрома дополна.
Савичев отмахнулся:
– Тогда всем мужикам выйти надо. Это он боится, что на нас не подействует. – И крикнул: – Всё в порядке, начинай, начальник!
Нестеров начал.
– Собственно говоря, мы займемся не лечением, – сказал он глубоким и звучным голосом, обводя всех глазами так, что каждому показалось, будто он смотрит прямо на него и проникает взглядом непосредственно в душу, хотя на самом деле Нестеров никого не видел. – То есть излечение тоже входит в процесс, но оно произойдет само собой. Я хочу только пообщаться с вами. Просто пообщаться, поговорить. Если во время разговора у кого-то начнутся непроизвольные телодвижения или возникнет состояние, близкое ко сну, не пугайтесь, это во благо. Ваш организм всего лишь откликнется на ту атмосферу, которую я создам в зале. С вашей помощью. Именно с вашей помощью, потому что вы сами принесете себе пользу. Я только катализатор, только человек, знающий некоторые тайны полезного воздействия на те силы организма, о которых вы сами не подозреваете.
– Ой, – сказала Наташа, млея, – меня уже потягивает на непроизвольные телодвижения. Какие глаза у мужчины!
На других анисовцев тоже понемногу стало влиять. Кто-то начал медленно полоскать воздух, подняв руки, кто-то закрутил головой, кто-то задремал...
За кулисами Андрей Ильич склонил голову, задремывая. А Прохоров раскачивался всем туловищем, блаженно улыбаясь.
Нестеров направил в зал всю свою энергию. Но с энергией что-то было не в порядке. Голова неприятно покруживалась, в глазах слегка туманилось. Превозмогая себя, он произносил заученные слова:
– Не думайте о плохом. Если о нем думать, то его станет больше. Думайте о вечных и простых вещах. Вы видите мысленным взором реку. Озеро. Небо. Облако. Улыбку ребенка. Всё вокруг любит вас. И вы любите окружающее. Это ваша родина. Единственная и неповторимая. Она не может без вас, и вы не можете без нее. Вы нужны ей здоровыми, сильными, красивыми...
Сквозь туман опять вдруг проступило лицо красавицы. Она смотрела на Нестерова и усмехалась. Некоторые другие тоже сопротивлялись вольно или невольно, но Нестеров гасил эти очаги сопротивления – так тушат последние свечи в церкви, перед тем, как ее запереть. Вадик, конечно же, крепился, но вот опустил голову и начал слегка качать ею. А Савичев глядел с упрямой улыбкой и шептал:
– Врешь, не возьмешь! На меня адмирал Балтийского флота в упор смотрел – и ничего!
– У вас состояние блаженства и покоя! – настаивал Нестеров. – Все прекрасное пробуждается в вас. Ваши непроизвольные движения продолжают движения вашей души. Когда наш разговор закончится, вы легко выйдете из этого состояния. Очень легко. С приятными ощущениями. А пока побудем в нем еще немного. Вы согласны?
Почти все кивнули одурманенными головами.
– Главное, помнить: вы от рождения здоровы. Вам не надо искать то, чего нет, оно есть в вас. Всё в вас имеется. Надо это только вспомнить. Надо вспомнить!
– Врешь! – сопротивлялся Савичев. – На меня... адмирал... Балтийского... – и он поднял палец, чтобы погрозить экстрасенсу: «Нет, брат, не так просто...», – но палец вдруг закачался туда-сюда, как маятник. Савичев посмотрел на него с удивлением и вдруг кивнул, словно соглашаясь и одобряя поступок пальца. И присоединился – начал покачивать туда-сюда головой.
Победы давались Нестерову нелегко. Лоб покрылся потом, пальцы мелко дрожали, под ложечкой ныло. К тому же притягивал взгляд Нины, а на нее он смотреть почему-то не решался. Он принялся за Льва Ильича, который во время всего сеанса хмыкал, усмехался и посматривал по сторонам: надо же, до чего легко подверженные люди! Впрочем, не мешал процессу: вдруг все-таки польза?
– Надо вспомнить! Надо вспомнить! Вспомнить! – твердил Нестеров. И тут на лице Льва Ильича вдруг появилось выражение крайней тревоги. Он словно действительно забыл что-то важное и пытался вспомнить. Нестеров не сводил с него глаз, понимая, что сейчас добьется своего. И голова Льва Ильича начала действительно никнуть.
