в окне, да и Инна его наставила, обратила внимание. Вышел из темноты, под яркое солнце ночного фонаря и встал перед вновь увиденным, но никак не могущем существовать. Перед дежа-вю. В сфере надутой светом, шевелились сучковатые ветви старых тополей!
- Но как? – Ошарашенный встал возле. Потом преодолел себя, подошел ближе, потрогал твердую изрезанную наплавами кору, постучал. Дерево было настоящим. Самым что ни на есть натуральным! Посаженным тут когда-то и выросший. И не могло быть иначе. – Но тогда как? Почему? – Он старался сформировать вопрос. Кинулся снова в подъезд. Второй этаж – тополя в окне, третий этаж – тополя. Побежал вниз. Второй этаж – тополя. Выскочил на улицу – все те же коммунистические тополя.
Вернулся в подъезд, медленно прошел второй этаж, предполагая, что обман зрения зависит от угла. Но нет, всегда картинка оставалась прежней – в сферах света колыхались ветви старых деревьев.
- Днем были ивы, ночью тополя. – Егор попытался разложить в голове происходящее. – Но и до появления Инны были тополя, а после её ухода, когда я вышел из квартиры, уже ивы. Но сейчас-то снова тополя! Так значит…. А что это значит? Что это, черт побери все может значить! – Он еще некоторое время постоял в подъезде и так не пришедши к определенному мнению, и успокоив раздираемые разум догадки, спустился вниз, вышел из подъезда, и пошел в круглосуточный магазин. Дети, зависшие в пространстве расплывчатыми пятнами, не качались, замерев в одних позах и…. Словно чего-то ожидая. А их все не забирали их родители. Егор дал себе слово выяснить об этих детях и если что-то будет подозрительное, сообщить в социальные службы.
Было около одиннадцати вечера, когда он вернулся в квартиру. Включил везде свет, переоделся, поужинал остывшим супом, купленный в супермаркете. Нагрел чайник, заварил растворимый кофе. И уже с чашкой пошел в зал, где его ждало темное матовое плоское пятно телевизора. Включил, замерцал экран текучими картинками, поплыл звук, наполняя пустой зал, квартиру, подъезд, дом, призраки записанной жизни.
- … О людях и их различиях многое сказано. Я добавлю свои очевидные пять копеек. Заодно получиться порассуждать и, возможно, найти философское зерно в обсуждении. Впрочем - "И снова здравствуйте". – Интеллигентного вида человек с бликующими синим очками на переносице, вещал с экрана. В мужчине Егор узнал Петра Лотковского.
- Человеки разные в силу своей конституции, разговорного мышления, психологической надстройки, идеологической составляющей и отношением к жизни. Вот о последнем я и хочу поразмыслить.
Первое, что приходит на ум - видение среды. Кажется, что априори природа предмета существует, обладает набором твердых свойств и определений, смысловой нагрузкой и приложением к использованию и взаимодействию. Но, не смотря на все это, многие люди не имеют к этому предмету стойкое и однозначное отношение, а бывает, что и вовсе не могут его считать. Не знают его предназначения? Не имеют инструкций по пользованию? Не признают его своевременность? Предлагаю отложить ответ и перейти к следующему пункту.
Второе. Человек легче поверит в синтетический продукт, нежели в его предшественника, обладающего прародительскими качествами. Причина в универсальности, в поисках новых ощущений, необычности тактильности и в дофамине познания. Во многом человеку необходима тайна, которую он сможет узнать, разгадать. Поэтому мир, привычный, каждодневный, лишенный авантюры, не представляется философски любопытным. Но если в него кинуть зерно небывальщины, оно, вскоре перемешавшись, станет правдой. И на некоторое время мир будет иным, желанным, с тайной последствий.
Третье. Я могу массу говорить "после", но хочу ограничиться одним. Поэтому так: я как-то рассказывал про монаду и её свойства. Не буду тут много расписывать про неё, инфа есть в моих предыдущих передачах. Но вот что для неё характерно - у сферы с увеличенным могуществом, есть реальная возможность менять свойства предметов, их идеологическую составляющею и предметную ценность. И именно здесь, как в самом важном компоненте, в этом мешке убеждений, меняется мир. Поэтому главное:
Жан Бодрийяр написал как-то, приведу эту фразу своими словами: нам расскажут много раз про события, вещи, людей и о многом чего еще, что мы, в силу своей начальной незаинтересованности, инертности и простого пофигизма, пропустим мимо ушей. Но, потом, когда эта новость вновь и вновь будет нам рассказана, убедительно, достоверно, с фактами и авторитетными мнениями, мы в это поверим. И другого уже не будет. Мир становиться синтетическим, с набором новых свойств, прежде ему не свойственным. Это и есть симукляр.
Так меняется отношение к предметам, что в первом пункте, к людям, к новостям. К чему угодно, что имеет отношение к частным монадам. Потом многие симукляры соединяются в одном пузыре, в новой реальности.
В симуляции»
Над головой, на пятом этаже что-то громко и глухо бумкнуло, вроде упало с высоты тяжелое тело. От неожиданности Егор вздрогнул, выключил звук на телевизоре, прислушался. Но больше ничто не разбивало тишины и он уж начал думать, что ему это послышалось, как вдруг, над головой проехал, тренькая как трамвай, детский велосипед. В одну сторону, после возвращаясь в другую. А так несколько раз, пока звуком не растворился, словно наездник волшебным образом нашел дорогу в однокомнатной квартире, по которой смог уехать настолько далеко, что катящиеся звуки пластиковых колес постепенно истерлись с полотна тишины.
Егор больше не мог просто так это слушать – нужно было срочно прояснить, что происходит в пустом, по словам Инны, подъезде. Он, не снимая шорт, впрыгнул в полосатые спортивки, накинул, вспоминая неожиданный бетонный холод, поджидавший за входной дверью, легкий свитер, кроксы и выскочил наружу.
Подъезд напоминал гипогей Паолы, с лестницей на верхний, последний этаж, почему-то сейчас казавшейся бесконечной, пропадавшей в гиперболизированным возбужденным сознанием непроницаемом пределе. Хлопнул дверью, звук полетел в пространство, разрушив наваждение бесконечности пространства, и вот лестница была снова собой. Обычной, в одиннадцать ступеней.
Пробежал короткие два марша, не стал гадать в какую дверь стучать, выбрал центральную, над своей квартирой. На черном металле не значился номер, впрочем, как и на всех остальных квартирах этого дома. На всех, кроме его, «76» номера. Прикинул, номер должен был быть «79». На этом всё. Постучал. Получилось робко и он, опасаясь того, что за толщиной стального листа могли не услышать эту застенчивую дробь, набрал силы в костяшки кулака и приложился снова. На этот раз получилось хорошо, уверенно. Словно стучался человек, имеющий право требовать.
Тишина. Нигде не
