На выходе вкус даже приятнее, чем на входе, правда? — спрашивал он и снова хихикал, как будто мы с ним старшеклассники, которые валяют дурака на пятом уроке. Помню, как-то раз он опять проделал эту штуку — пернул под одеялом, накрыл нас с головой, задал тот же вопрос, а я ответила: не знаю, сейчас проверю — и засунула палец ему в трусы, прямо в задницу, он вскрикнул, шарахнулся от меня, мол, фу, это уж слишком, это уж слишком, а я смеялась, смеялась, смеялась, смеялась. Я с удовольствием вспоминаю, как дивно нам жилось в спокойные времена, как мы с твоим отцом толкались, или, стоя в ванной у раковины, наблюдали в зеркале, как другой чистит зубы, или делили нашу единственную машину (вскоре после твоего рождения мы поменяли раздолбанный пикап на раздолбанный внедорожник), чтобы развезти вас всех — кого на школьную научную ярмарку, кого на тренировку по баскетболу, кого на танцевальное представление.
Но если высыпать все наши деньги в чашку, она оказалась бы полупустой. Твоему отцу повезло устроиться на полставки в один из отелей — место, о котором мечтали все, — но на полный день его не взяли, как и в ресторан с хорошими чаевыми, ему приходилось обслуживать номера, и он, возвращаясь, рассказывал мне об оставленных на балконах практически нетронутыми тарелках ахи[14], на которые слетаются майны, о вулканах одежды на полу в номерах. У этих хоуле по две пары одежды на каждый день отпуска, говорил он, две на каждый день.
Не успел он устроиться на работу, как практически сразу ее потерял — отель закрыли, Сезонная Реорганизация. Мне же урезали часы на складе ореха макадамия. Еда наша стала проще, какая уж тут “пирамида питания”. Твой отец делал что мог: то подрядится красить стены, то работает в саду, пару дней корячился на ферме у друга. Я устроилась в гриль-бар на несколько вечеров в неделю. Мы возвращались домой — спину ломит, ноги отваливаются, голова гудит — и передавали вас друг другу: один со смены, другой на смену. Но смены случались все реже и реже, и в конце концов мы вдруг обнаружили, что подсчитываем на калькуляторе, сколько еще выдюжим.
— Долго мы так не протянем, — как-то сказал твой отец. Был поздний вечер, вы уже спали. По соседству лаяли собаки, но звук был негромкий, и мы привыкли. В золотистом свете настольной лампы казалось, будто наша кожа вымазана медом. В глазах твоего отца стояли слезы. На меня он старался не смотреть, и я вдруг поняла, что давно не слышала его дурацких шуток. Тут я испугалась по-настоящему.
— Сколько? — спросила я.
— Может, пару месяцев, а дальше начнутся проблемы, — ответил он.
— И что будем делать? — уточнила я, хотя знала ответ.
— Позвоню Ройсу, — сказал он. — Мы уже это обсуждали.
— Ройс живет на Оаху, — заметила я. — Это пять билетов на самолет. Другой остров, большой город. В городе жить недешево.
Но он уже встал и пошел в ванную. Включился свет, потом вентилятор, зашипел кран, забарабанила вода о раковину, отец отдувался, влажно причмокивал: умывался.
Мне вдруг захотелось что-нибудь расколотить, до того все было мирно и покойно. Твой отец вернулся в спальню.
— В общем, я решил, — сказал он, — буду торговать телом. Маху[15] получат мою околе[16], а дамы — мой бото[17]. Я сделаю это ради нас. Я сделаю это ради тебя, — помолчав, добавил он и оглядел себя в нашем длинном зеркале: он был без рубашки. — Сама посмотри. Сколько секса в этом теле.
Я хихикнула, обняла его сзади, обхватила за грудь, не обращая внимания, что та чуть обвисла, словно у щенной суки.
— Я, пожалуй, заплатила бы за это, — сказала я.
— Сколько? — усмехнулся в зеркале твой отец.
— Смотря что включено. — Я скользнула левой рукой вниз, под резинку трусов.
— А что бы вы хотели? — спросил он.
— Мммм, — протянула я. — То, чего я хочу, потянет доллара на два, на три.
— Эй! — Он вытащил мою руку из своих трусов.
— Плачу поминутно. — Я пожала плечами, твой отец фыркнул, но тут же замолчал.
— Нам придется продать не только мой член, — сказал он.
Мы присели на край кровати.
— Кауи и Найноа донашивают вещи за Дином, — сказала я. — И получают в школе бесплатные обеды.
— Знаю.
— Что у нас вчера было на ужин? — спросила я.
— Саймин и спэм[18].
Твой отец встал. Подошел к столу, наклонился и ухватился за его край, словно собирался передвинуть.
— Пятнадцать долларов, — сказал он.
Выпрямился, вздохнул, положил ладонь на комод:
— Двадцать пять долларов.
— Сорок, — возразила я.
— Двадцать, — покачал он головой.
Он перетрогал все вещи, которые видел: семидолларовую лампу, двухдолларовую фоторамку, шкаф, набитый пятидолларовым шмотьем; общая сумма наших жизней уложилась в четырехзначное число.
* * *
С математикой я никогда не дружила, зато видела, к чему все идет: отключение света, график уплаты долгов, душ из ведра. Через три дня после этих подсчетов мы отвезли вас в школу, я вышла на шоссе, в сумке у меня лежал охотничий нож вашего отца, я поймала попутку до Хило, чтобы бесплатно проехать сорок миль, войти под знойным дождем в гавайское отделение Восьмой программы[19] и подать заявление.
— Что вас сюда привело? — не то чтобы недружелюбно спросила женщина за стойкой; смуглые руки в веснушках, блузка без рукавов, складки кожи под мышками. Она могла быть моей сестрой, она была моей сестрой.
— Что меня сюда привело, — повторила я. Если б я знала ответ, не стояла бы там, взмокшая от здешней жары, не выпрашивала ваучер на жилье.
* * *
Вот так обстояли наши дела, когда возник третий знак. Экономить нам уже было не на чем. Но тут объявился Ройс, позвонил твоему отцу, сказал: “У меня вроде кое-что появилось для тебя, брат”; в общем, все указывало на то, что надо лететь на Оаху. Мы продали кое-что из вещей, потом еще кое-что, выставили вдоль дороги в Ваймеа, возле детской площадки, напротив католической церкви, где парковка в тени деревьев, а потому все, кто направляются на пляж, обязательно проезжают мимо. Выручки от продажи мебели, средств помощи от банка продовольствия и ваучеров Восьмой программы нам хватило, чтобы купить пять билетов на самолет до Оаху, и у нас на счету даже еще остались деньги.
