на качелях.
— Ева.
— И теперь ты будешь моей няней?
— Да. Я буду приходить к тебе каждую субботу и воскресенье.
Девочка кивнула каким-то своим мыслям и замолчала.
— У тебя красивое имя.
— Спасибо, — Ева смущенно улыбнулась, продолжая покачивать качели.
— Папа говорит, что с этого имени началась его карьера.
«С этого имени началась его карьера, — задумчиво повторила про себя Ева, скупо зевая. — Главное, чтоб не закончилась».
Вдруг девочка спрыгнула с качелей, и Ева, погруженная в свои мысли, не сразу среагировала, а когда обернулась, Ада уже бежала среди деревьев.
— Стой! Вернись!
Конечно, девочка не услышала, и Ева побежала в ту сторону, где исчезла Ада. Как бы странно это ни было, но девушка никак не могла догнать маячивший впереди силуэт, периодически пропадавший за стволами деревьев. Казалось, Ада специально ее дразнила, и чем быстрее бежала Ева, тем дальше виделся ребенок, но как только девушка замедляла темп, тем медленнее шла Ада. Сколько бы Ева ни звала девочку, та либо её не слышала, либо не хотела слышать. Она совсем было выдохлась, когда вдруг Ада завернула за большой тополь и, заливисто засмеявшись… Исчезла.
— Ада? Ада!
Всё было тихо: ни топота маленьких ножек, ни смеха. Где-то совсем близко шумело шоссе, к которому Ева и вышла. Оно было отделено от парка глухим забором, пробраться за который не было никакой возможности даже маленькому ребенку. Немного переведя дыхание, Ева пошла вдоль ограды, предположительно, в ту сторону, где был выход.
— Ада!
Через некоторое время Ева заметила узкую тропинку. Сначала она шла параллельно железной решетке, во многих местах заржавевшей, но потом свернула от шоссе в противоположную сторону и углубилась в парк. Большие деревья, видавшие на своём веку многое, как будто смотрели с высоты своего роста на маленькую Еву и указывали ей путь своими старыми, ослабевшими ветвями-руками. Ева не знала, куда шла. Она никогда не была здесь, а потому каждый поворот, каждый камушек казались ей чужими, неизведанными, и для них Ева, в свою очередь, тоже была чужой, неродной. Дорога пошла вверх, и вскоре девушка поднялась на высокий холм, с которого, как на ладони, был виден весь парк. Уже успевшие позеленеть после зимы деревья простирались далеко-далеко; вдруг они обрывались, и дальше начинался коттеджный посёлок вперемешку с недавно построенными высотками, откуда она недавно пришла.
Надо ли объяснять чувства Евы? Девушка растерянно оглянулась вокруг и уже собиралась уходить, когда вдруг увидела позади себя маленькую старую часовенку. Влекомая надеждой, что внутри кто-нибудь есть, она открыла ветхую деревянную дверь и заглянула внутрь. Когда глаза немного привыкли к полумраку, Ева увидела кладку из больших, местами плесневелых белых камней; у дальней стены стоял подсвечник с единственной зажжённой свечой, чье пламя горело ровно и стройно, освещая лик находящегося за ним святого. Ева подошла ближе. Иисус смотрел на неё спокойным, чуть укоризненным взглядом, и пламя свечи отбрасывало глубокие тени вокруг его измученного, уставшего лица. Еве казалось, будто она чувствует легкое, почти невесомое дыхание, а тепло исходит вовсе не от маленького огонька напротив неё. На сквозняке скрипнула дверь, и наваждение мгновенно рассеялось.
Ева сама не заметила, как сердце перестало отбивать бешеный ритм. Монументальное спокойствие Христа охладило разум, и теперь девушка думала, как лучше поступить. Даже не мысль — уверенность — совершенно четкая и ясная вдруг расцвела в ее голове, и Ева твердым шагом направилась к выходу из часовни. Алое зарево заката уже тронуло верхушки деревьев, когда она вышла на центральную аллею. Ни души: ни родителей с колясками, ни просто случайных прохожих. Вот и детская площадка. На качелях, как и три часа назад, сидела Ада.
Опомнившись после секундного изумления, Ева подбежала к девочке. Та смотрела на неё долгим изучающим взглядом, словно ничего не произошло, и беззаботно болтала ногами.
— Покачаешь меня ещё? — спросила Ада, когда Ева опустилась рядом с ней на корточки.
— Где ты была?
Ада ничего не ответила. Ева глубоко вздохнула и поднялась.
— Пойдём домой.
Оставшуюся часть пути до дома Еве пришлось вести Аду в коляске, потому что девочка очень устала и, забравшись, тут же заснула. Ева еле переставляла ноги, то и дело спотыкаясь, глаза слипались от усталости, но вот, наконец, показался нужный дом. Солнце уже село, и он посмотрел на Еву своими пустыми окнами с каким-то особым безразличием.
— Добрый вечер, Ева, — сказал Саваоф Теодорович, встретившись с девушкой на кухне. Вид у него был тоже уставший, но довольный.
— Добрый вечер, Саваоф Теодорович, — наверное, сейчас Ева выглядела не лучше, чем он. Саваоф Теодорович опустился на стул напротив.
— Как успехи? — спросил он, кивнув головой на Аду, которая сразу полезла к нему на руки.
— Теперь я понимаю, почему та женщина не справлялась.
— Что она уже успела натворить? — строгим голосом поинтересовался Саваоф Теодорович, сразу расплывшись в добродушной улыбке.
— Бегает… Очень быстро.
— Маленькие дети такие шустрые, — он взял Аду на руки и понес на второй этаж. — Нам, взрослым, за ними не всегда получается угнаться.
— Благодарю Вас, Ева, что смогли посидеть с ней сегодня, — сказал Саваоф Теодорович, когда вернулся в гостиную. — Наша договоренность еще в силе?
— О чем Вы? — непонимающе переспросила Ева.
— Вы согласны быть ее няней?
Повисла пауза. Тихо тикали часы, но в наступившей тишине их равномерный ритм звучал особенно громко. «Если Вы не согласитесь, — как будто говорил взгляд Саваофа Теодоровича, — тогда я совершенно случайно буду постоянно мерещиться Вам в толпе и, в конце концов, столкнусь с Вами на одной лестнице».
— Да. Я согласна.
— Что ж, я очень рад, — Саваоф Теодорович улыбнулся каким-то своим мыслям, словно от слов Евы зависели все остальные его планы. — Тогда жду Вас завтра.
Приняв это за приглашение уйти, Ева попрощалась с Саваофом Теодоровичем и уже скоро шла к метро по тёмной весенней улице. Саваоф Теодорович долго провожал девушку взглядом, даже тогда, когда, казалось бы, её уже нельзя было видеть. Вдруг в доме погас свет, и среди черноты только ярко засветился зеленый огонек.
Ева сидела в вагоне метро и, прикрыв глаза, слушала музыку, сквозь которую едва доносилось равномерное постукивание колес о рельсы. Чух-чух, чух-чух, чух-чух, чух-чух. Поезд выехал из тоннеля и теперь пересекал черную пропасть, отражающую в себе огни оживлённой набережной. Вдруг сквозь всю эту симфонию звуков Ева совершенно четко услышала душераздирающий крик и резко открыла глаза. Вагон был по-прежнему пуст: никого, кроме ещё пары человек. Прямо напротив Евы сидел человек, и, подняв глаза, девушка с ужасом узнала в нем силуэт из окна в доме напротив. При свете
