моей памяти: отдай богу того, «кому душа и тело поют любовь».
Эла первой заметила мое смятение, но истолковала ошибочно.
– Понимаю, – сказала она певучим голосом, поглаживая сильной ласковой ладонью мои плечи (ее пальцы были теплыми и в зябкую ночь). – Я понимаю.
Коссал занялся свечами. Кроме двух огоньков, в комнате не было света, а он уже занес мозолистые пальцы, чтобы затушить фитили.
– Дай ей время, старый козел, – обратилась к нему Эла.
Рука жреца замерла, он обернулся. Коссал был в летах, но не сутулился. Его осанка, его высокая жилистая фигура могли принадлежать человеку годами сорока моложе, и только лицо, оливковое под седеющей щетиной, напоминало работу резчика, исчертившего кожу складками и морщинами. В его глазах блестели точки свечных огоньков.
– Времени у нее сколько угодно. В темноте.
– А если ей хочется немного света?
Коссал, немелодично насвистывая сквозь щербину в зубах, перевел внимательный взгляд на меня.
– Если собирается стать жрицей, пусть привыкает к темноте. И нечего переводить воск.
– Нам не только воск случалось переводить, – возразила Эла. – Я задую свечи перед уходом.
Старик еще раз взглянул на меня, потом на свечи, будто ждал от них ответа, и покачал головой:
– И как мы с тобой, Эла Тимарна, ладим? Для меня это неразрешимая загадка.
Смех Элы прозвенел серебряным колокольчиком. У меня на глазах она пробивала кулаком толстый пласт запекшейся на солнце глины, она, взявшись за рога, ломала шею умирающей козе, но свою мощь носила легко. Сплетающиеся под ее смуглой кожей мышцы и жилы могли принадлежать прыгунье, а не убийце. В ней все казалось легким: волосы – тугие черные колечки словно взлетали при каждом движении, руки вечно стремились вверх, указывая на то или на другое, уголки губ всегда готовы были приподняться в улыбке.
– Мы потому ладим, – отвечала она жрецу, подмигивая мне, – что у тебя слабость к молоденьким.
– Молоденькие, смешно сказать, с годами стареют, – хмыкнул Коссал.
– С годами… – повторила Эла, то ли раскрывая объятия, то ли подставляясь под удар. – И долго ждать?
Она взглянула на него искоса, блеснула зубами в отблесках свечей:
– По-твоему, я уже старая?
Эла медленно, как в танце, повернулась кругом, задержалась на миг к нему спиной и завершила движение. Коссал не сводил с нее глаз. Смотрел открыто и прямо, оценивающе, но в его взгляде не было вожделения – ни следа липкой похоти.
Мне подумалось: «Хочу, чтобы на меня кто-нибудь так смотрел – не просто смотрел, но видел».
Но внимание жреца принадлежало только этой зрелой женщине.
– Нет еще, – наконец признал он.
Эла улыбнулась. Оба стояли неподвижно, но сквозняк трепал огоньки свечей, отчего тени их вздрагивали.
– Спасибо. Меня бы несказанно огорчило, будь ты в свои семьдесят моложе меня в мои тридцать пять.
– Я давно распрощался с молодостью, – покачал головой Коссал. – Она мне никогда не была к лицу.
– Что тебе к лицу, мне лучше знать.
Старый жрец снова хмыкнул и обратился ко мне:
– Дам тебе один совет, детка. Неплохо бы тебе к концу Испытания остаться в живых.
Эла обхватила меня за плечи и, заговорщицки их пожав, громко зашептала на ухо:
– Сделай вид, что слушаешь. Советчик из него никакой, но ему так нравится раздавать советы.
Коссал пренебрег насмешкой.
– Смотри не ошибись, отдавая богу того, «кому душа поет любовь». А не то, – он все так же заглядывал мне в глаза, но кивнул при этом на Элу, – она всю жизнь будет тебя изводить.
– Говорю же… – Эла по-прежнему шептала так, чтобы Коссалу было слышно, – ужасные советы. Он проходил Испытание лет за десять до моего рождения.
– Надо было тебя дождаться, – как бы самому себе проворчал он и, покачав головой, двинулся к выходу.
Эла развернулась так стремительно, что я только задним числом осознала движение, шагнула к старому жрецу и обозначила удар под ребра. Скоростью она не уступала никому из жриц Рашшамбара, но я, раз за разом вспоминая случившееся, дивилась не ее скорости, а неподражаемой легкости, с какой Коссал перехватил удар: поймал запястье и задержал напряженные пальцы в паре дюймов от своего бока. Эла опустила глаза на свою ладонь, горестно покачала головой и с улыбкой коснулась губами его лба.
– Ты и вправду жалеешь, что не задушил меня в колыбели? – спросила она.
Спросила так тепло, словно они были наедине, словно забыла о моем присутствии.
– Так было бы проще, – отозвался Коссал, выпуская ее руку.
– Что проще?
– Задуть свечи, сделав дело, – покачал головой старый жрец. – Немножко света – это неплохо, но сгоревший воск не вернешь.
Коссал шагнул в ночь, и кедровая дверная створка тихо затворилась за ним. Эла еще постояла, глядя на нее; губы она сложила трубочкой, будто собралась насвистать пару тактов знакомой мелодии. Она казалась совершено спокойной, но я видела, как бьется пульс в жилке у нее на шее – не то чтобы часто, но чаще, чем прежде. И дышала она чаще, грудь под одеждой поднималась и опускалась – уж не знаю, от быстротечной схватки с Коссалом или еще от чего.
– Он тебя любит? – глупо спросила я.
Эла с улыбкой обернулась:
– Что бы этот старый дурень понимал в любви!
– Хоть однажды он должен был любить.
– Однажды? – Жрица склонила голову к плечу, потом, сообразив, кивнула. – А, ты про Испытание.
– Он его прошел. Значит, кого-то любил. Без этого никак.
– Возможно, – ответила Эла и пожала плечами. – Довольно о нем, Ананшаэль уже почти схватил его. Так вот что тебя тревожит? Последний дар богу?
Я колебалась. Правда виделась мне унизительной.
Жрица развернула меня к себе лицом. Одной рукой она взяла меня за плечо, другой приподняла подбородок так, что мне пришлось взглянуть в ее темные глаза. Облачко ее волос светилось в огнях свечей, а лицо терялось в тени. Она была лишь немногим выше меня, но тогда я снова почувствовала себя ребенком, заплутавшим в лабиринте едва знакомых чувств.
– Они всем тяжело даются, – сказала Эла. – Последние строки песни. Даже жрецам Ананшаэля случается забывать, что мы принадлежим нашему богу. А любовь – коварная, пронырливая богиня. Она заставляет верить.
– В любовь?.. – Я осеклась, не в силах выдавить больше этого короткого слова.
Эла кивнула:
– Кого бы ни любила, ты веришь, что можешь ее удержать. Или его. – Она пальцем погладила меня по щеке. – Это не так.
Это было слишком. Почувствовав в глазах горячие слезы, я только и сумела мотнуть головой, толкнула кедровую дверь и шагнула в ночную прохладу – из теплого мерцания двух свечей в древний и холодный блеск рассыпанных над головой
