он тут шлындает!
Клавдия Ивановна завелась не на шутку. Ругать распущенную молодежь она считала своей прямой обязанностью, и повод для этого подхватывала любой, даже самый формальный. Жан собрал все терпение, всю заложенную родителями интеллигентность и ответил с холодной учтивостью:
– Она не меня ищет, а кошку. Клео наша убежала.
– Клеопатра убежала?! – заохала Клавдия Ивановна. – Ты подумай, а?! Ну такая славная кошечка, такая воспитанная, благородная – и туда же! Моя Альма ведь тоже убежала…
Только сейчас Жан заметил в сухих пергаментно-желтых руках мятые листы, исписанные ломаным детским почерком, и тюбик канцелярского клея. Клавдия Ивановна тоже развешивала объявления. Кошек у нее было то ли пять, то ли семь, по этому вопросу двор так и не пришел к единому мнению. Честно говоря, Жан знать не знал, как выглядит эта Альма, и слушал старушку вполуха, пока в нескончаемом потоке пустой болтовни не промелькнуло кое-что необычное.
– Что, простите? – переспросил он.
– Я говорю, у Анны Геннадьевны из семьдесят третьей пекинес такой маленький. – Клавдия Ивановна развела ладони, показывая размеры собачки. – Тоже сбежал! А звери – они ведь все чувствуют, все-все! Я по телевизору видела: в Японии перед землетрясением все кошки из города уходят! И собаки убегают, если не привязаны, а если привязаны, то воют так, что уж лучше бы их отпустить! А всякие там воробьи да вороны, уж на что глупые птицы, так ведь тоже бегут! Все бегут! Вот и наши побежали! Ой, что-то будет, ну точно что-то будет!
– Да ну, наши-то…
Жан не закончил, сообразив, что уже с неделю не видел ворон, облюбовавших кривую березу, растущую неподалеку от детской площадки. Да и голуби, эти вечно голодные курлыкающие крысы с крыльями, давненько не прилетали поклевать хлебных крошек, что высыпали рядом с мусорными баками заботливые пенсионеры. Кучка из черствых корок росла, крошки втаптывались в пыль, и никто не замечал пропажи большой голубиной стаи. Жан поймал себя на том, что прислушивается, не дрожит ли под ногами земля. «Тьфу ты, черт! – разозлился он. – Повелся на бабкины бредни, как последний лопух!»
Он наскоро распрощался с Клавдией Ивановной и, растирая руками плечи, поспешил домой, в тепло. Но даже в родных стенах, согретый обжигающе горячим чаем, он не мог до конца растопить холодные и тревожные мысли, прочно сидящие в голове, и все скакал с сайта на сайт, читая истории о животных, покинувших город накануне большой беды. Клео, Альма и пекинес Топа, три зверушки – уже тянет на закономерность. А ведь есть еще птицы. Ложась спать, Жан подумал, что пусть он будет выглядеть круглым дураком, но такими новостями просто необходимо поделиться с друзьями.
Серый
Когда не любишь белые ночи, против воли начинаешь радоваться пасмурной погоде. Серый знал, что еще неделя-другая – и даже самые косматые и страшные тучи не смогут полностью унять назойливый солнечный свет. Но сейчас, пока белые ночи не вошли в силу, подползающая к Петрозаводску гроза погрузила город в плотный сумрак, с каждой минутой становящийся все темнее и темнее. Родителей дома не было – мама засиделась с подружками, а папа работал в ночную смену, но Серый не чувствовал себя неуютно. Один дома он ощущал себя полновластным хозяином, правителем трехкомнатного королевства. Мог включить музыку на полную громкость или смотреть фильмы ужасов, лежа в кровати в обнимку с миской попкорна. Мог питаться одними бутербродами, и никто не упрекал его, что он давится сухомяткой. Мог даже – о ужас! – пить молоко прямо из пакета! Узнай о таком мама – и не избежать неприятного разговора. Так что – да, Серый обожал оставаться дома один.
С балкона открывался приятный вид на парк, самую густую и заросшую его часть. Кутаясь в спортивную куртку, лениво глядя, как ветер перекатывает зеленые волны листьев, Серый через трубочку тянул холоднющий молочный коктейль и думал, какая же, в сущности, прекрасная вещь каникулы! Впереди ожидала целая прорва времени, которую следовало потратить на мороженое, походы в парк аттракционов и велосипедные прогулки. Умом Серый понимал, что девяносто дней – это не так уж и много: пролетят – и не заметишь. Но от молочного коктейля мысли покрывались коркой льда, а сердце, окрыленное ветром с ароматом цветущей сирени, звонко пело и пророчило бесконечное веселье.
Когда на улице стало совсем зябко, а трубочка в стакане захлюпала остатками, Серый решил перебраться в тепло. Уходя, бросил прощальный взгляд на парк и увидел Хана. Знакомая волчья фигура неспешно трусила по асфальтовой дорожке, вытянутой вдоль парка. Левое ухо разодрано в клочья в давно позабытой драке, правое победно торчит, могучий игольчатый загривок покрыт пепельной шерстью. Сильные кривые лапы с мощными, сточенными об асфальт когтями – лапы настоящего кочевника, не признающего оседлой жизни.
На улице Пушкина Хан появлялся пять-шесть раз в сезон. Измотанный, исхудавший, он благодарно отъедался объедками, что заботливо таскала ему не только детвора, но и взрослые, и снова убегал шататься по городу. В разное время его видели на Ключевой и на Кукковке, в Сулажгоре и даже на Птицефабрике. Людей сторонних вид здоровенной овчарки приводил в трепет, но местные Хана жалели и опекали как могли. Хозяин его, живший в соседнем дворе, умер года три назад, а с родственниками, хорошими и добрыми, но все же чужими людьми, гордый пес ужиться не сумел. Так и скитался по городу, чудом уходя от облав и переживая зимы.
Пес шел дерганой походкой, подволакивая заднюю лапу, и поминутно останавливался, крутя лобастой башкой. Серый сразу предположил худшее – кончилась песья удача, лохматый словил-таки отравленный дротик от собаколова! Будь Хан поменьше – лежать бы ему сейчас на обочине, пуская пену сквозь сомкнутые клыки, но раз идет, и, похоже, идет давно, значит, есть шанс, что закаленный бродяжьей жизнью организм победит отраву. Главное – успеть раньше собаколовов…
Последнюю мысль Серый додумывал, уже выбегая из подъезда. Как был, в потасканном спортивном костюме и растоптанных домашних тапках – только бы мама не увидела! – Серый обежал дом, выскочил со двора на улицу. Проезжая часть пустовала, лишь вдалеке ползли две яркие фары – не они ли преследуют Хана? Перебежав дорогу, Серый призывно засвистел, захлопал ладонью по бедру.
– Хан! Хан, ко мне, мальчик! Ко мне!
«Мальчик» уверенно доставал Серому до пояса, но, услыхав знакомый голос, вывалил розовый язык, улыбаясь широкой черной пастью, и вяло завилял репейным хвостом. Пес поковылял навстречу Серому, ткнулся мокрым носом в протянутую ладонь, приветливо лизнул. Серый
