обитателей гетто, а франкфуртский магистрат с жестоким упорством отклонял все мольбы их о пропуске в христианские кварталы вне деловых часов, о дозволении подышать чистым воздухом в местах для прогулок. В воскресенье и другие христианские праздники ворота гетто по-прежнему запирались, и никто не пропускался в город, куда еврею можно было приходить только по делам. В 1786 году в одном из этих домов рабства родился будущий борец за политическую свободу Людвиг Берне (Лейб Барух), который впоследствии описал свои детские впечатления во франкфуртском гетто в следующих, полных сарказма, строках: «Евреи жили на тесной улице, и этот кусок земли был несомненно самым густонаселенным на всем земном шаре... Они были предметом нежнейших забот со стороны своих правителей. По воскресным дням им не позволяли выходить из своей улицы, чтобы они не подвергались побоям со стороны пьяных. До 25-летнего возраста им не разрешали жениться, — конечно, для того, чтобы обеспечить им крепкое, здоровое потомство. В праздничные дни им можно было выходить за ворота лишь около 6 часов вечера; этим имелось в виду предохранить их от действия палящих лучей солнца. Публичные места для гулянья за городом были для них закрыты; их заставляли гулять по полю, чтобы пробудить в них любовь к сельскому хозяйству. Если шедшему еврею христианин кричал: «Mach Mores Jud!»— он должен был снимать шляпу; этим вежливым обхождением должна была укрепляться любовь между двумя религиозными группами населения. По некоторым улицам города евреям никогда нельзя было ходить — вероятно потому, что там была плохая мостовая». Обитателям гетто запрещалось показываться на улицах города во время публичных процессий и торжеств; разрешения давались в исключительных случаях. В 1790 г., в день коронации императора Леопольда II, некоторым евреям милостиво выдавались из городской канцелярии пропускные билеты следующего содержания: «Предъявитель сего может быть отпущен из Judengasse в город в предстоящий день коронации, с тем чтобы он мог смотреть на торжество из (окон) какого-нибудь дома или с подмостков, но отнюдь не на улице» ...
В сравнении с Франкфуртом другой вольный город, Гамбург, мог считаться прогрессивным. Союзная еврейская община в Гамбурге и Альтоне насчитывала около 9000 человек. Зажиточный ее класс играл важную роль в хозяйственной жизни ганзейского города. «В деле расцвета торговли, — говорит один современник, — евреи (гамбургские) имеют немало заслуг. Они первоначально создали вексельное и банковское дело и доныне регулируют денежный оборот. Они не уклоняются ни от каких гражданских повинностей, насколько они допускаются к их исполнению... И тем не менее даже зажиточный еврейский купец, внушающий уважение своей широкой деятельностью и личным характером, не имеет права жить в любой части города, где он находит удобное помещение. Он не может заниматься свободной профессией или гражданской службой, а только обречен на занятие торговлей, и то с стеснительными ограничениями: ему нельзя держать открытую лавку, и он должен ждать, пока покупатели его с трудом разыщут, привлеченные дешевыми ценами товаров; ибо, чтобы иметь преимущество перед христианскими купцами в сбыте своих товаров, он вынужден довольствоваться меньшей прибылью... Отношение к еврею и христианину можно сравнить с отношением к двум вьючным животным: оба тянут воз, а когда доходит до кормления, одно получает овес, а другому предоставляется подбирать сорную траву у пашни».
Берлин тогда задавал тон всему прогрессивному обществу, но мы знаем, как жилось евреям в столице Пруссии. Прусские евреи томились в железных тисках фридриховского регламента 1750 года, который сковывал и естественный рост населения, и его экономическую деятельность. Фридрих Великий до конца жизни сохранил свою неприязнь к евреям. Он зорко следил за исполнением законов, мешавших их размножению и свободному передвижению. Когда близкие ко двору банкиры Итциг и Эфраим просили короля о некоторых льготах для евреев Бреславля (1778), они получили следующий ответ в виде королевской резолюции: «Что до вашей торговли, вы получите; но что вы приводите в Бреславль целые населения иудеев и хотите превратить город в настоящий Иерусалим — этому не бывать». Король ревностно охранял даже курьезы старого «законодательства» о евреях. На основании устарелого закона 1737 г., обязывавшего всех женатых евреев носить бороду для отличия от христиан, Фридрих II отказал одному богатому еврею в ходатайстве о дозволении ему сбрить себе бороду. Неудивительно, что знаменитый Мирабо, посетивший Берлин в год смерти Фридриха (1786), назвал его регламент о евреях «законом, достойным каннибала» (loi digne d’un cannibale).
Преемник Фридриха II, Фридрих-Вильгельм II почувствовал жестокость этого законодательства и в медовый месяц своего управления выразил генерал-директориуму (министерству) свою волю: «...чтобы положение этой угнетенной нации было по возможности облегчено». Поощренные добрым словом короля, старшины берлинской еврейской общины обратились к нему с прошением, «полным благоговения и детской доверчивости» (6 февр. 1787). Здесь изображалось несчастное положение прусского еврейства, «стонущего под тяжестью непомерных налогов и не менее жестоким гнетом презрения». «И то и другое, — говорится в прошении, — унизило нашу нацию и препятствовало нам делать успехи на пути умственного развития, крупной промышленности и всего, что ведет к благосостоянию... Отрезанная от всех источников пропитания, от ремесел, земледелия, всех видов государственной службы, наша колония имеет только одно средство заработка — торговлю, да и та обставлена многими ограничениями». Далее просители указывали, что и интересы государства выиграли бы, если б «значительная колония, доселе погруженная в отчаяние, была более мягким обращением превращена в труппу полезных подданных». Смиренная просьба еврейских представителей заключалась в том, чтобы король назначил комиссию, которая, совместно с уполномоченными от еврейских общин, рассмотрела бы действующее законодательство и выработала бы проект улучшения гражданского положения евреев.
Король удовлетворил просьбу и отдал в этом смысле приказ генерал-директориуму. Последний немедленно предписал еврейским общинам избрать из своей среды уполномоченных, которые представили бы комиссии «пожелания всего еврейства». 17 мая 1787 г. от имени «депутатов всех еврейских колоний прусского государства» поступила обширная записка для «Королевской комиссии по реформе еврейского быта», которая тогда учреждалась при генерал-директориуме. В записке, где перечислены все установленные для евреев правоограничения, депутаты просили, чтобы при выработке проекта реформ комиссия не исходила из сурового «Регламента» 1750 г., а составила бы, при участии еврейских депутатов, план реформ, «основанный на началах терпимости и уважения к человеку».
Ближайшим результатом всех этих ходатайств была только отмена позорного «лейбцоля» для евреев, прусских подданных (1787). Назначенная королем чиновничья комиссия получила от генерал-директориума инструкцию, пропитанную старым духом казарменной регламентации. В этой инструкции (10 дек. 1787) комиссии преподаны следующие указания: «улучшение положения евреев должно находиться в точном соотношении с их полезностью для государства»; ограничения в промыслах должны быть смягчены,
