не открутитеся, — машинально пробормотала под нос шалопайка, изучая якобы признавший её предмет неизвестного назначения.
Хотя, кнут — это понятно. А вот самобой — тут возможны варианты. Самобранку знаю — припомнила Лёка — гусли-самогуды тоже. Следуя существующей логике несуществующей магии, предмет обладает способностью к инициативе — проще говоря: что хочу, то ворочу. И готов к употреблению. Даже претендует на право выбора: к кому идти в руки, а кого послать лесом.
— И что же тебе, дружочек, от нас надо? — прокурорским тоном поинтересовалась бабуленька.
Поразительно — восхитилась Лёка. Ей, значит, было известно, что в их любимом лесу живёт какая-то нахальная нечисть, предрасположенная к насилию над человеком. Внучкам родная бабушка — и, между прочим, всё ещё законный опекун младшей — рассказать об этом не удосужилась. В глаза им не смотрит, объясниться не желает…
— Наконец, хоть какой-то просвет во всей этой абсурдной мистике, — не удержалась от иронии Лёка. — Мне тоже неизъяснимо любопытно, куда… оно пытается нас втянуть?
— В свои проблемы, — отмахнулась Лада Всеславна с таким видом, будто ей досконально известен финал этой сказки.
— И ты реально собираешься туда втянуться? — настаивала Лёка, чтобы она очухалась.
Добровольно посвятила внучек в суть происходящего и покинула вместе с ними категорически опасного собеседника.
— Как эта хрень работает? — капризно прогундосила Ветка, разочарованная результатом эксперимента.
К спору старших ветреная охламонка даже не прислушивалась. Она уже искрутила-извертела свой сучок во всех мыслимых и немыслимых комбинациях.
— А никак, — вызывающе подбоченясь, заявил провокатор в обносках и многозначительно прогудел прямо-таки загробным голосищем: — Пока не воспримешь на себя тяготы приставника!
Не успела бабуля открыть рот, чтоб нагавкать на эту идиотку, как сестрица нетерпеливо брякнула:
— Принимаю. Ну, и что дальше?
А дальше — к удивлению Лёки — вокруг не загудело, не затрубило, не разразилось демоническим хохотом. Даже не потемнело и не устроило ураган с осадками. К ещё большему удивлению она именно чего-то этакого и ожидала. А что? Раз уж попали в сказку, так извольте отработать для публики весь сценарий на все деньги. Никакой халтуры!
Вместо фееричного парада явления нечистой силы — во всей её красе — мимо них с бабулей прошмыгнуло нечто прозрачное. Компактное и лишь слегка исказившее на лету пространство. Будто кто-то швырнул сгусток воды. Который влетел в Светку без видимых последствий. Просто всосался в тело, как в песок — сестра даже не качнулась, не дрогнула.
Кажется, Ветка вообще его не заметила — как и перемен в себе. Продолжала стоять и требовательно таращиться на дедулю. Всем своим видом демонстрируя, что дешёвых фокусов не потерпит. Дескать, обещал чудо — вынь да положь.
— Я сплю, — не веря в происходящее, прошептала Лёка.
Душа рвалась бежать, спасать сестрёнку, прикрыть собой, а ноги в прямом смысле слова приросли к земле. Как не пыталась сдвинуться с места, сапоги словно приклеило к ней.
— Убью! — прошипела она в сторону донельзя довольного нищеброда-упыря.
Тот натуральным образом приплясывал, щерясь в потешной беззубой улыбке. А морда невинная-разневинная — прямо младенец.
— М-да, — хмуро выдохнула бабуля.
Лёка посмотрела на обладательницу кнута-самобоя и обалдела.
— Не может быть, — воспротивилась она увиденному. — Ересь какая-то.
— Но, факт, — буркнула безответственная опекунша несовершеннолетней внучки.
— Мы просто надышались какой-то дряни, — упорствовала Лёка, категорически не желая поддаваться и попадаться.
— В жизни всякое бывает, — философски проворчала Лада Всеславна, супясь и что-то обдумывая.
— И такое всякое? — едко парировала Лёка, ткнув пальцем в принявшуюся безобразничать сестру.
На которой вместо джинсов и майки с жилеткой, вдруг — как говорится, откуда не возьмись — оказался славянский фольклорный прикид. Причём, времён Царя Гороха: не сарафан с кокошником, а длинное платье-рубаха. Что называется, посконно-домотканое, допотопно скроенное, скупо украшенное по плечам тонкими полосками примитивной вышивки.
Зато на шее преобразившейся девы болтался увесистый с виду золотой обруч. Местами незатейливо перекрученный и пускавший во все стороны солнечные зайчики. А голову — с которой сдуло и косынку и аккуратно скрученный шишак под ней — буквально утопило в роскошной копне художественно распатланных волос. Причём, из светло-русых они мгновенно перекрасились в платину — что ни говори, на редкость удачно.
— На локоть вытянулись, — придирчиво отметила бабуля, следя за резвящимся дитяткой. — Вон, аж до колен болтаются. А цвет ужасный! — категорически заявила она.
— Я ей, что ли выбирал? — опешило чудо-юдо, с некоторой опаской уходя с траектории полёта бесноватой девицы в рубахе.
А также, длиннющего кнута в её руках: не простого, а натурально огненного. Ветка в рубахе носилась по поляне, как оглашенная — причём совершая невероятные по длине прыжки. Сверкая заголявшимися едва ли не по пояс ногами, и зависая в воздухе чуть дольше обусловленного гравитацией.
Всё бы ничего, если бы не пара моментов. Во-первых, трусы пропали вместе с прочей одеждой — что, впрочем, не смущало даже дедулю. А, во-вторых, выписывавший кренделя огненный кнут наводил на неуютные мысли о лесном пожаре. Хотя его кручение-верчение изрядно завораживало.
Лада Всеславна с детства приучала внучек правильно принимать необратимость необратимого: мол, что случилось, то случилось. В принципе, привычка сработала и сейчас: Лёка внутренне обмякла, неохотно приняв свершившийся факт. И всё-таки, кое с чем так просто смириться не могла:
— Ба, почему ты поддалась? Не рассказывай, что мы не могли этого избежать, — потребовала она ответа на правах уже взрослого человека, разделявшего тяготы семейного быта.
Имевшего работу и приносящего в дом «копейку».
— А ещё обижаешься, что мы с дедом дразним тебя пол-полушкой, — как-то устало и грустно пробормотала бабуля.
Полуженщина, полу-ребёнок — короче, ни то, ни сё. Честно говоря, Лёка и сама про себя знала: выросла, но пока толком не повзрослела. Хотя и принято считать, будто сироты взрослеют много раньше избалованных родителями сверстников.
Правда, её детство нельзя назвать тяжким: денег достаточно, любви хоть залейся. Давно погибших папу с мамой заменили бабушка с дедушкой. В некотором смысле лично на ней это сказалось благотворно: её растили те, кому было чему научить. У кого вдоволь на это времени. Её любили так, как любят только внуков.
Короче, никакой мотивации
