— Не торгуй дурью, не ошивайся на улице, не нюхай и не трахайся с первыми же сучками, попавшимися под руку, не то отхожу тебя по хребту чем попало, и плевать мне, сколько тебе лет и какой ты вымахал.
Вот что они говорят. В свое время Орделл дал каждому из этих парней совет:
— Ты должен быть кем-то. Твое место здесь, с этими людьми, и ты должен делать то, что нужно этим разнесчастным ниггерам: порцию счастья на пять долларов, которую белые парни и всякая шваль хотят у них отнять.
Торопясь в сторону от Башни-IV и окон, откуда его провожали удивленные глаза — неужели он действительно ушел? — Хардкор думает — так уж часто получается — о своих сыновьях. Он проходит мимо одного из зданий, где треснул бетонный угол и из плохо заделанной трещины пузырится дешевая строительная пена розового цвета. На расположенной рядом игровой площадке из аттракционов остались только качели, и то без сидений, которые были сокрушены вдребезги местными подростками в порыве беспричинной злобы.
Навстречу, пошатываясь, бредет какой-то пьяный с мутными, похмельными глазами. Нажрался и дрых на скамейке или под забором, а теперь идет домой, думает Орделл. Помятое, грязное пальто и шляпа набекрень, лицо в рамке из седых бакенбард. Когда он замечает Хардкора, то хочет посторониться и дать дорогу, но ноги не слушаются. Забавно.
— Привет, мужик! — бросает ему Хардкор, проходя мимо.
Всем им что-то нужно, думает он, продолжая мысленно разговор с сыновьями. Ублюдки, мать их, просто с катушек съехали от своих нужд. Вот девчонка, ей нужна доза. А этой мамаше нужно держать своего малыша. А тому старому облезлому котяре нужно что-то пожрать. Нужно. Иногда Хардкору кажется, что он идет не по тротуару, а просто двигается поверх того, что всем им нужно.
Он проходит по Грей-стрит и сворачивает на Лоуренс-стрит. Здесь стоят старые жилые трехэтажные дома, прочные, как крепостные стены, с плоскими гудронированными крышами и известняковыми плитами, белеющими для красоты среди темных кирпичей над подъездами и в карнизах. Кое-где окна выбиты и забиты досками. Внизу некое подобие цветника, выложенного по краям железнодорожными шпалами. Грязный, пыльный, истоптанный пустырь, где даже сорняки чахнут.
— Эй! — окликает его Лавиния, выскакивая, как кошка, из своего укромного местечка.
Ох уж эта Лавиния. Черт, да вы взгляните на эту худющую как щепка девчонку, мать вашу, глазам своим не поверите. Где только душа держится? На ней серая куртка и твидовые штаны, из-под вязаной шапочки, закрывающей лоб и уши и сползающей на нос, сверкают глаза. И все-таки не смотри, парень, что она такая. Туго придется тому, кто захочет с ней связаться. Девица выскользнет из любого переплета. Нет, при ней нет ничего, у нее мозги на месте. Если «тик-таки» вздумают обыскать ее, у них будет полный облом, гарантирую. Однако бьюсь об заклад, что пушка у нее где-то поблизости, под почтовым ящиком или в дупле дерева, мало ли где. Только тронь, и она поджарит твою задницу. Проверено. Ти-Рок думает, что Хардкор совсем спятил, имея дело с Баг, но она девчонка до жути смышленая.
Лавиния подходит к машинам и сразу принимает другое обличье: она притворяется, и очень ловко, малолетней проституткой. «Не желаешь ли поразвлечься, парень?» Главное, заставить их разговориться. К примеру, срисует она «тик-така» — а у нее глаз-алмаз, не ошибется, — и тот ей:
— Принеси-ка мне дозу.
А она ему:
— О, парень, я не торгую дурью, у меня есть кое-что получше. — Будто и на самом деле думает, что они заехали сюда снять проститутку.
Теперь она показывает на белую «нову», стоящую у бровки в сотне футов.
— Я уже сказала ей: «Леди, вы попали не туда».
— Леди? Что еще за хренова леди? — удивляется Хардкор.
— Я же сказала тебе, десять-два. Он не пришел. Приехала она. Ищет Орделла.
После этого Баг улыбается в сторону дорожки. Лавиния — ребенок, несмотря ни на что. Ей всего пятнадцать, и она любит поиграть.
— Леди, — повторяет Хардкор несколько раз. — Будь оно неладно. — Он направляется к машине. — Леди, вам лучше уехать отсюда. Здесь не место таким, как вы. — Просунув голову в полумрак салона, Хардкор ощущает аромат мыла, которым она умывалась, и сырой, кислый запах собственного перегретого дыхания. — Чем быстрее вы уберетесь отсюда, тем будет лучше для вас.
— Мистер Трент? Я — Джун Эдгар.
Она протягивает ему руку, а затем медленно выбирается из машины.
Старуха! К тому же еще и жирная. Рослая толстуха. Не то хиппи, не то фермерша, хрен разберешь, ляжки в джинсах похожи на кисель. У нее простое лицо и длинные рыжеватые волосы, которые только начали седеть. Сдвинутые в одну сторону и связанные в пучок, они, похоже, уже несколько дней не знали прикосновения расчески.
— Я думала, мы могли бы поговорить хотя бы минуту.
— Леди, нам не о чем разговаривать.
— Вообще-то я думала… я — мать Нила.
— Я сказал ему, чтобы он сам пришел. Я не просил присылать вместо себя мамашу.
— Я подумала, будет лучше, если приеду я.
— Уезжайте. Сюда могут нагрянуть нехорошие, крутые парни. Честное слово. Уезжайте! — Орделл делает шаг назад, резко машет рукой.
— Послушайте, я знаю их обоих. По-моему, здесь какое-то недоразумение.
— Единственное недоразумение состоит в том, что вы торчите здесь вместо того, чтобы уносить ноги.
— Но я в самом деле думаю…
— Леди, у вас могут быть крупные неприятности, слышите? А ну, живо ныряйте в свой ржавый драндулет и дуйте отсюда! — Он резко машет рукой и уходит.
Лавиния выступает из укрытия.
— Горго! — громко говорит она и тычет рукой куда-то вбок.
— А-а, чтоб мне… ублюдок, — произносит Хардкор.
Из переулка напротив стремительно вырывается Горго на горном велосипеде с черной рамой, быстро крутя педалями. На нем маска — синий носовой платок на лице. Вот сучонок, в ковбоев играет, хотя скорее похож на подростка, который спешит домой к мамочке. Синий рюкзачок на спине, куртка из красного атласа, бейсболка задом наперед — короче, ребенок, если не обращать внимания на пушку, которую он держит низко, параллельно раме. У него «Тек-9», полуавтоматический карабин. Со стороны кажется, что он волочится за велосипедом. Баг продолжает махать рукой и кричать, в то время как Горго мчится вперед, не видя ее. Он ни хрена не видит, понимает Хардкор. Шестьдесят футов. На этом расстоянии хорошо видны глаза Горго, выпученные так, словно его голову накачали насосом. Все, что он испытывает сейчас, — это страх. «Ты должен сделать это, — буравом сверлит в мозгу у Горго, — ты должен сделать это, парень». Хардкор понимает. Внутри все сжалось в крохотный комочек величиной с горошину, в котором сосредоточилась вся его сила воли, и нет места больше ни для чего. Карабин поднимается и нацеливается в их сторону, превращаясь на мгновение в маленький серебристый кружочек, и Орделл видит только этот кружок и страшную черную пустоту внутри его.
