Страсть отца к самолетам передалась и мне, и мы вместе собирали модельки самолетов Airfix – бомбардировщиков «Летающая крепость», истребителей «Вулкан» и «Ураган». Он забирал меня на аэродром, и я наблюдал, как взлетают планеры, и пару раз мы ездили в лондонский аэропорт Хитроу – смотреть, как взлетают самолеты. Было здорово.
После Helliwells отец устроился на завод по производству стальных труб. Один из его коллег ушел и открыл свою компанию «Трубоотрезные станки», и отец пришел к нему. Он оставил производство и стал закупщиком, и мы перестали выращивать картошку в саду. Вместо этого мы получили чудесную лужайку с тропинкой. Еще купили машину. Это было особенное чувство. Пусть это был всего лишь «Форд Префект», ничего крутого и напыщенного, но было ощущение, что мы повысили свой статус. Кататься на машине мне нравилось гораздо больше, чем трястись в автобусе.
Когда мы с сестрой были совсем детьми, мама, как и многие женщины того времени, не работала, весь день убиралась и содержала дом в идеальном порядке и чистоте. Она глубоко верила, что «чистота – залог здоровья». В любое время дня и ночи наш дом выглядел, как выставочный зал.
У нас была печка с углем, и мама вечно капала на мозги одному из наших дальних родственников, Джеку, когда тот привозил огромный мешок угля. Я наблюдал в окно, как он поднимает мешок с грузовика и, весь в саже, заходит к нам на участок, проходит мимо отцовского мотоцикла и бросает уголь в сарай.
– Харош те пылить, Джек! – ругалась на него мама.
– Это уголь, детка! – смеялся в ответ Джек. – А ты че ожидала?
Будущее явилось в наш дом в виде кипятильника. Чтобы сэкономить деньги, мама разрешала опускать его только на пятнадцать минут перед принятием ванны, и мы сидели в слегка теплой воде глубиной не больше трех сантиметров. А если мы забывали оплатить счетчики, могли и свет отключить.
Родители опускали монетки в специальный приемник в щитке, который стоял в гостиной. Он был настолько холодным, что мама ставила туда холодец схватиться. Приходил инспектор, забирал оплату, и оставалось пять-шесть пенсов. И если повезет, мама давала нам с сестрой парочку монет.
Зимними ночами дом на Келвин-роуд, 38, напоминал Сибирь. Я укутывался в одеяло и видел, как снаружи леденеет окно. На полу в нашей комнате лежал линолеум. Чтобы сходить ночью в туалет, приходилось пробегать по ледяному полу.
Сам туалет был крошечным, и места хватало, лишь чтобы сесть на толчок, а коленями приходилось упираться в стены. Отец дымил как паровоз и мог на час засесть в туалете с газетой и попыхивать.
Когда он шел в туалет, мама его предупреждала: «Эй! Окно открыть не забудь!» Но зимой он никогда его не открывал. Папа выходил, и приходилось ждать минут пять, пока рассеется дым. И не только.
Каждый вечер пятницы отец клал на стол получку, и всеми финансами распоряжалась мама. Еда была самой обычной: мясо с овощами, рыба с картошкой фри из местного магазинчика или фургончика, который каждую пятницу разъезжал по району, и вкусный местный деликатес – педики[7] с горохом.
Настало время первый раз идти в школу. В первый день мне было очень страшно идти в начальную школу Бичдэйла. Я держал маму за руку, пока мы продирались через грязь – район еще достраивался. Школа была всего через две улицы от дома, но казалось, что до нее километров 160.
Ужас, ужас! Когда мы пришли туда и мама обняла меня на детской площадке, сказав мне это непонятное местное: «Ну, бывай, Роб!» – и ушла… я испугался и запаниковал. Меня бросили! Я выл и ревел.
Первые несколько дней в школе были тревожными, но затем я подружился с роскошной учительницей, которая, как мне казалось в пять лет, выглядела точно кинозвезда. Каждое утро я хватался за ее юбку. Если эта женщина здесь, школы можно не бояться!
Учительница была моим ангелом и спасением. Как же жаль, что я не помню ее имени! На самом деле я мало что помню из начальной школы, помимо того первого ужасного впечатления – и сильной боли во время рождественской пьесы.
Когда наступило Рождество, я был одним из Трех Королей. До сих пор помню свои слова: «Мы узрели его звезду на востоке!» Проблема была в том, что мне, как и подобает всем хорошим королям, пришлось надеть корону.
Корона была из картона, а зажим сзади больно впивался в голову. Как только учительница надела мне на голову корону, было ощущение, будто булавка буравит мне в черепе дырку. Я постоянно двигал корону, и учительницу это жутко раздражало:
– Роберт Хэлфорд, перестань двигать корону!
– Но, мисс, мне же больно! Ай!
– Сейчас перестанет!
Не перестало. И на протяжении всего нашего детского спектакля про чудо рождения Господа нашего Христа эта чертова булавка впивалась мне в череп, пока не начала раскалываться голова.
Родителей мамы я никогда не видел, поскольку они умерли, когда я был еще ребенком, но я обожал предков отца, Артура и Сисси, и часто пропадал у них на выходных – они жили в трех километрах от нас. Отец привозил меня в пятницу вечером, а в воскресенье после обеда забирал домой.
Туалет у них был на улице, поэтому ходить ночью в их доме было еще хуже, чем у нас. Я психологически настраивался, чтобы открыть дверь в кухню и быстро прошмыгнуть в темноте в их маленький кирпичный домик на заднем дворе. Зимой сиденье туалета было настолько холодным, что мне казалось, будто я к нему примерз.
Да и в пользу туалетной бумаги дед не сильно верил «Нечего деньги тратить! – говорил он. – Газета ничем не хуже! На войне как-то ведь выжили!» И я сидел в семь лет в этом саду в кромешной тьме, стуча зубами, и подтирался местной газетенкой.
Бабушка с дедом баловали меня замечательными историями. Рассказывали, как во время войны бежали в бомбоубежище, смотря, как нацистские бомбардировщики бороздят ночное небо на пути к городку Ковентри, который собирались разрушить. До сих пор помню их похожие на лотерейные билеты оранжево-коричневые картонные карточки на молоко и сахар.
Дедушка воевал в Первой мировой войне в битве на Сомме, но, как и большинство тех, кто пережил ужас войны, никогда об этом не рассказывал. Однажды я шарил у них по дому и наткнулся на удивительное открытие.
Бабушка придумала, как сделать мне небольшую кроватку у них в комнате: сдвигала два стула и клала на них несколько подушек. Это была самая комфортная кровать в мире. Рядом находился небольшой чулан, завешенный шторой, и однажды я отдернул ее и обнаружил сундук.
Меня разбирало любопытство, и я открыл сундук… Он был набит различными реликвиями Второй мировой. Там был пистолет Люгера, противогаз и куча значков с немецкой униформы. Но больше всего меня поразил настоящий старый шлем генерала Герберта Китченера с острием на макушке.
