стараюсь разгадать смысл неудержимого желания схватить за лицо девушку и повернуть ее к себе, дабы завладеть ее улыбкой. У меня нет подходящего слова для того, что овладело мной. Может быть... тоска?
Краем глаза вижу, как две женщины в белых халатах выходят из больницы и бегут в нашу сторону. Позади них мужчина-медик толкает каталку.
— Дженни, ты молодец. Я положу ее тебе на грудь. Расстегни рубашку, — говорит медсестра, затем поворачивается ко мне, протягивая руку. Я отдаю ей свой пиджак от Армани и смотрю, как она наклоняется вглубь салона машины, накрывая ребенка.
— Господи, Милена, — вздыхает один из врачей, который только что прибыл. — Дальше мы сами, дорогая. Ты отлично справилась.
Белокурая медсестра — Милена — кивает и встает с асфальта. Ее радостное выражение лица сменяется растерянностью, как будто она только сейчас поняла, что произошло. У меня возникает желание схватить человека, ответственного за исчезновение ее улыбки, и наказать, но винить некого. Всему виной сама ситуация. Однако желание убить кого-нибудь меня не покидает.
Молодая медсестра идет ко входу в больницу, но спустя несколько шагов останавливается и прислоняется к припаркованной машине. Склонив голову, смотрит на свои дрожащие руки, испачканные кровью, затем судорожно начинает вытирать их о спецодежду. Девушка очень молода. Лет двадцать. Возможно, двадцать два или двадцать три, не больше. Вероятно, это были ее первые роды, но она хорошо держалась, и я не перестаю восхищаться ею за это. Очистив немного руки, она отталкивается от машины и вновь идет по дороге, но пошатывается. Сделав шаг в сторону, девушка прислоняется к соседней машине и закрывает глаза.
Я должен уйти. Развернуться, пойти к машине и поехать домой. Но не могу. Как будто все мое внимание сосредоточено на белокурой медсестре. Милена выглядит такой потерянной и уязвимой. Поэтому вместо того чтобы поступить по уму, преодолеваю расстояние между нами и встаю перед ней. Меня неожиданно охватывает безумное желание протянуть руку и коснуться ее лица, но подавляю в себе нелепое стремление и просто наблюдаю. Она открывает глаза и смотрит на меня. Темно-зеленые.
— Парень в пиджаке, — говорит она и снова закрывает глаза. — Оставь свое имя и адрес на стойке информации. Я прослежу, чтобы тебе отправили пиджак.
Голос у нее ровный, но руки все еще дрожат, как и все тело. Послеадреналиновый криз. Я оглядываюсь через плечо. Между нами и входом в больницу всего тридцать ярдов, но сомневаюсь, что в ее состояние она сможет преодолеть это расстояние. Ноги у нее дрожат так сильно, что подкосятся под ней в любую секунду. Она может споткнуться на пути в здание и пораниться. Не знаю, почему меня это так сильно беспокоит.
Я подхватываю миниатюрную блондинку на руки. От неожиданности девушка вскрикивает, но не сразу жалуется. Она обхватывает меня за шею и смотрит на меня широко распахнутыми глазами. Мы уже на полпути к входу, когда начинает извиваться, чуть не лишив меня равновесия.
— Опусти меня. — Опять извивается. — Черт возьми, я могу ходить сама.
Я не обращаю внимания и иду, держа ее на руках, а Милена продолжает бить меня в грудь кулачками, пытаясь выскользнуть. Хотя она весит не более сорока пяти килограмм, ее ерзанье делает задачу утомительной. Если она не прекратит, мы оба окажемся лицом на тротуаре.
Я поворачиваю голову, и наши носы случайно соприкасаются. Я замечаю, что у нее веснушки.
— Успокойся, — говорю, и она перестает извиваться.
Она открывает рот, словно хочет возразить мне, но я предупреждающе сжимаю ее руки. Никто не может ослушаться моего приказа. Девушка закрывает рот, недовольно морщит носик, но помалкивает. Умница. Повернув голову обратно к входу, я иду дальше.
— Он был сексуальным? — спрашивает моя лучшая подруга Андреа.
Я зажимаю телефон между плечом и щекой и достаю из холодильника остатки еды на ужин.
— Наверное, — отвечаю и накладываю еду на тарелку. Я ничего не ела с утра.
— Что это за ответ? Так да или нет?
— Да. Высокий. В дорогом костюме. Темные волосы, местами немного с проседью, отливающие серебром. От него приятно пахло. — Очень, очень приятно. Я до сих пор чувствую запах его одеколона на своей футболке.
— Седые волосы? Сколько ему лет?
— Около тридцати. Возможно, рано поседел. — Ставлю тарелку в микроволновку, устанавливаю таймер на одну минуту. Времени мало, чтобы еда достаточно разогрелась, но этого хватит. Я слишком проголодалась, чтобы ждать еще дольше.
— И он ничего не сказал? Своего имени?
— Нет. Он занес меня в вестибюль больницы, посадил, потом ушел.
— Ну, не могу сказать, что удивлена. Ты всегда привлекала чудаков. — смеется Андреа. — Тот анестезиолог, Рэнди, все еще преследует тебя?
— Да. — С тарелкой в руках сажусь за столик в углу и принимаюсь за еду. — Вчера он снова прислал цветы. На этот раз гвоздики. Какого хрена он прислал гвоздики? Они для похорон.
— Была еще одна жуткая записка?
— Ага. Что-то о том, что моя кожа сияет, как лунный свет. Мне аж дурно стало. — В это время кот запрыгивает на стол, сует нос в мою чашку и пьет воду. Я бью его кухонным полотенцем по голове. — Кыш отсюда, черт тебя подери!
— Как ты думаешь, Рэнди опасен? — спрашивает Андреа. — Он уже несколько месяцев тебя преследует.
— Не думаю. Надеюсь, он скоро найдет, к кому приставать. Что происходит в Чикаго? — Я кладу в рот еще порцию еды.
— На днях видела твоего брата. Он все еще считает, что ты в Иллинойсе.
— Хорошо. Пожалуйста, постарайся ему не проговориться. Анджело взбесится, если узнает, что я в Нью-Йорке.
— Милена, тебе лучше вернуться в Чикаго. Здесь небезопасно. Что если кто-то из нью-йоркской семьи узнает, что ты там? — Она переходит на шепот. — Аджелло не пускает членов других семей «Коза Ностра» на свою территорию без разрешения. Ты это прекрасно знаешь.
— Вряд ли пресловутый дон Аджелло станет напрягаться из-за бедной маленькой меня, — бормочу я между укусами, — и в любом случае, мне нужно закончить учебу. Я вернусь, как только закончу. - Кот снова запрыгивает на стол, крадет кусок мяса с моей тарелки и
